Под сенью Молочного леса - читать онлайн книгу. Автор: Дилан Томас cтр.№ 22

Это смерть, сказал себе мальчик, удушье и судорожный кашель, и тело набито камнями… и сводит лицо, как от гримас, которые строишь перед зеркалом. Ее рот был в дюйме от его губ. Она водила длинными указательными пальцами по его векам. Это сказка, сказал он себе; мальчик приехал на каникулы, и его поцеловала ведьма верхом на метле, слетевшая с дерева на холм, который раздувался, как злая лягушка; она гладила его глаза и прижималась грудью к нему и любила его, пока он не умер, а потом утащила его внутри себя в лесное логово. Но сказке, как и всем сказкам, пришел конец, пока она целовала его; теперь он был мальчиком в девичьих объятиях, и холм стоял над настоящей рекой, а вершины и деревья на них, обращенные к Англии, стали такими, какими их знал Джарвис, когда бродил там целых полвека со своими возлюбленными и лошадьми сто лет назад.

Кого напугал ветер, вылетевший из пучка света, в котором разбухали неприметные окрестности? Осколок ветра под солнцем был, как вихрь в пустом доме; он превратил углы в горы и наводнил чердаки тенями, которые вламывались через крышу; он мчался сотней голосов по окрестным руслам — один голос громче другого — пока не сорвался последний голос, и тогда дом наполнился шепотом.

Откуда ты пришел? — прошептала она ему на ухо. Она убрала руки, но все еще сидела близко, колено меж его ног, рука на его руке. Кого напугала загорелая девчонка ростом с местных девчонок, таких же чужих и бледных, которые рожали детей, не успев выйти замуж?

Я пришел из долины Аммана, — сказал мальчик.

У меня есть сестра в Египте, — сказала она, — которая живет в пирамиде… Она притянула его ближе.

Меня зовут пить чай, — сказал он.

Она подняла платье до пояса.

Если она будет любить меня, пока я не умру, подумал мальчик под седьмым деревом на холме, который менялся каждые три минуты, она проглотит меня и утащит, и я буду греметь у нее внутри, пока она станет прятаться в свое лесное логово, в древесное дупло, где дядюшка никогда не найдет меня. Это сказка о похищенном мальчике. Она вонзила нож мне в живот и разворотила весь желудок.

Она прошептала ему на ухо: Я буду рожать детей на каждом холме; как тебя зовут, Амман?

День умирал; лениво, безымянно смещался на запад, минуя насекомых в тени; минуя холм и дерево, и реку, и пшеницу, и траву, приближая вечер, выраставший из моря, летел дальше — уносимый из Уэльса ветром, с редкими синими крупинками, ветром, где смешались сны и зелья — вслед за схлынувшим солнцем и дальше к серому, стенающему берегу, где птицы из Ноева ковчега скользили мимо с ветками в клювах, и один завтрашний день за другим громоздился над оседавшими песчаными замками.

И вот, когда день уже умирал, она поправила одежду, пригладила волосы и перекатилась на левый бок, не замечая низкое солнце и сумрачные пространства. Мальчик просыпался, и, затаив дыхание, погружался в еще более странный сон, в летнее видение, которое наплывало быстрее единственной черной тучи, повисшей уцелевшей точкой в башенном луче света; прочь от любви он шел сквозь ветер, пронизанный вертлявыми ножами, сквозь пещеру, полную телесно-белых птиц, шел к новой вершине и замирал, как камень, под падучими звездами, заколдованный ворожбой морского ветра, суровый мальчик, разгневанный посреди сельского вечера; он распрямился и с высоты холма сказал суровые слова в лицо миру. Любовь отпускала его, и он шагал, подняв голову, через пещеру между двух дверей в неприступные покои, откуда виден был недобрый земной пейзаж. Он дошел до последних перил перед бездной пространства; земля катилась по кругу, и он видел ее насквозь, видел каждый пласт от плуга и звериный след, и людские тропы, видел, как вода дробится на капли и вздымается гребнем и оперенье рассыпается в пыль, и смерть идет своим чередом, оставляя присущую ей печать, и покинутая во времени тень ложится на ледяные поля, и берега опоясывают морскую пучину, и по яблокоподобному шару тянутся стальные перила до дверей, за которыми — жизнь. Он видел под черной вмятиной от большого пальца человечьего города окаменелый отпечаток пальца человека, который некогда жил на полянах; скрытый травой след окрестностей, оставленный в окаменелом клевере, и целую руку забытого города, затопленного под Европой; он охватывал взглядом след от ладони до предплечья империи, обрубленного, как у Венеры, от плеча до груди, от прошлого до бедренной кости, от бедренной кости сквозь мрак до первого отпечатка на западе между тьмой и зеленым Эдемом; и сад не был затоплен, ни в эту минуту, ни вовеки веков в недрах Азии на земле, что катилась дальше и пела, пока начинался вечер. Когда Бог уснул, он поднялся по приставной лестнице и увидел, что комната в трех прыжках за последней перекладиной была покрыта крышей и выстлана полом из живых страниц книги дней; страницы были садами, а сложенные слова — деревьями, и Эдем вырастал над ним до Эдема, и Эдем прорастал вниз до Эдема сквозь овраги земли к бесконечному шествию веток и птиц, и листьев. Он стоял на откосе — не шире трепетного пространства мира, и два полюса целовались у него за плечами; мальчик, спотыкаясь, шагал вперед, словно Атлант, возвышался над недобрым пейзажем; шел сквозь пещеру ножей и растоптанные заросли времени к холму на скудном клочке поля меж оснований облачной арки, где было не счесть садов.

Проснись, сказала она ему на ухо; недобрые числа распались в ее улыбке, и Эдем канул в седьмую тень. Она велела посмотреть ей в глаза. Он думал, что глаза у нее карие или зеленые, но они были, как море, синими, в черных ресницах, и густые волосы были черны. Она потрепала его по волосам и крепко прижала его руку к своей груди, чтобы он знал, что сосок ее сердца был красным. Он посмотрел ей в глаза, но они оказались круглыми стеклышками солнца, и он отпрянул к прозрачным деревьям, которые видел насквозь; ей было дано превращать каждое дерево в длинный кристалл и рассеивать дымкой рощу у дома. Она назвала свое имя, но он забыл его, не успев дослушать; она назвала свой возраст, но он не знал это число. Посмотри мне в глаза, сказала она. Оставался лишь час до глубокой ночи, всходили звезды, и округлилась луна. Она взяла его за руку и понеслась, задевая деревья, по склону холма, по росе, по цветкам крапивы, сквозь полынную завязь, из безмолвия к свету солнца, туда, где море шумело и билось о песок и камни.

Завеса деревьев вокруг холма: между полей, к которым подступали окрестности, и стеной моря, ночной рощей и пятнами пляжа, пожелтевшего от солнца, среди пшеницы, уходившей под землю на десять иссушенных миль, на позолоченной пустоши, где расщепленный песок захлестывал скалы, затаенные корни хранили холм вне времени. Два прожектора над холмом: запоздалая луна освещала семь деревьев, и солнце чужого дня катилось над водой к сумятице переднего плана. Сыч и морская чайка над холмом: мальчик слышал голоса двух птиц, пока коричневые крылья раздвигали ветви, а белые крылья бились о морские волны. Не гоняйся за сычом, не играй с огнем. Теперь чайки, парившие в небе, влекли его дальше по теплому песку, к воде, где обнимали волны, и пена морская окружала его, распадаясь, как ветер и цепь. Девочка взяла его за руку и потерлась щекой о плечо. Он был рад, что она рядом, потому что от принцессы ничего не осталось, а безобразная девочка превратилась в дерево, а страшная девочка, которая повергла окрестности в оцепенение границ и выкрала его из любви в заоблачное жилище, стояла одна в кольце лунного света и семи теней за ветвистой завесой.