Вдруг повозка наскочила на валун.
— Вот и приехали, — сказал мистер Хартс, слишком напуганный, чтобы предаваться размышлениям о кончине своего хрупкого тела, когда оно покатится с кручи.
— Вот и приехали, — сказал мистер Вазсит, думая, как печально, что смерть ходит одна-одинешенька, а знакомая плоть мисс Мевенви находится от него так близко.
Пока повозка раскачивалась на одном колесе, а пони, удерживая почти всю тяжесть на одной задней ноге, скреб передними копытами воздух, мистер Длуб глубоко запустил руку под юбку мисс Мевенви, а мистер Стожетокс, радуясь нависшей угрозе, изо всех сил вонзил пальцы ей в спину, так что костяшки заныли, а невидимая плоть покраснела от боли. Мистер Чальтсон, крепко прижимая к груди свою фаллическую шляпу, сгребал все, до чего мог дотянуться. Вдруг мистер Олзба навалился на бортик. Пони поскользнулся на мокром торфе, негромко заржал и рухнул. Боже правый, — воскликнул старый Вьюбол, извозчик, он покатился, как седобородый голыш, набирая скорость и зарываясь в изобилующий валунами лужок. Одним тугим темным комом вся остальная компания перевалилась через борт.
— Это кровь? Кровь? — кричала мисс Мевенви, пока они падали. Мистер Длуб ухмыльнулся и крепче сжал ее руками.
Внизу на траве старый Вьюбол тихо лежал на спине. Он глядел на зимнюю луну, с которой ничего не случилось, и на спокойное поле. Когда шесть пасторских шляп и один вымазанный чепец повалились к его ногам, он перевернулся на бок и увидел тела своих пассажиров, сыплющихся на него как костлявая небесная манна.
Второй раз наступила темнота. К тому моменту, как спряталась луна, Шестеро Святых добрались до подножия гряды холмов, отделяющих долину Джарвиса от ничейных земель. Деревья на этих холмах были выше всех других деревьев, виденных ими по дороге от того злосчастного лужка, а также зеленее и стройнее насаждений в городских парках. В каждом дереве скрывался сумасшедший. Хотя они этого не знали, видя перед собой только полные здравого смысла деревья на широкой спине поросшего травами холма. Холмы, весь день сутулившиеся в круге солнечного света, теперь распрямились навстречу небу, сотней прямых линий, восходящих к облакам, и одной застывшей тенью, закрывающей луну. Двигаясь вдоль земляных владений, химическая кровь человека, которую вытянул из него непримиримый ветер, смешивалась с облаком пыли, поднятой святыми джентльменами, напоминавшими шестерку старых коней. Пыль толстым слоем лежала на их черных ботинках; она скрипела в бороде старого Вьюбола, серая, как вода, между рыжим и белым; пыль клубилась над лакированными туфлями мисс Мевенви и въедалась в трещинки на ее пятках. Путники постояли, с трепетом глядя на вершину холма. Затем они поправили шляпы. Один за другим, в такой дали от звезд, начали они свое восхождение. Корни у них под ногами вскрикивали голосами прорастающих деревьев. Каждому участнику экспедиции слышался среди ветвей свой странный голос. Они достигли вершины холма, и перед ними раскинулась долина Джарвиса. Мисс Мевенви чувствовала запах клевера в траве, но мистер Стожетокс чуял только дохлых птиц. Шесть гласных было в языке ветвей. Старый Вьюбол слышал листья. Листья льнули друг к другу, сентиментально шелестя о деньках, когда прилетают аисты и оставляют под кустами детишек. Шестерка Святых спускалась с холма, и извозчик через какое-то время вернулся назад по темным следам.
Но прежде чем они узнали, где находятся, и прежде чем застонало под ними десятое поле Джарвиса, и прежде чем миссис Оуэн разглядела их плоть и кровь в большом шаре на своем столе, неожиданно наступило утро; луга, окруженные дубами, стояли зеленее морских волн, когда в рассветных лучах повисло временное затишье, а потом луга полегли под ветром, пришедшим с юго-запада; все птицы Уэльса собрались на древних сучьях, а с ферм, расположенных на невидимой стороне холма, слышался петушиный крик и блеянье овец. Лес перед ними, кроваво мерцающий в центре, обжигал, как шпанские мухи; словно пучок полумертвых цветов и ветвей, торчащий из земли, тянулся он к вершинам холмов, а они кротко склонялись, прислушиваясь к цветам и поднимающимся ядам. Трава была тяжелой от росы, хотя каждая капля разбивалась об острые листья, трава мирно стелилась под ногами, это было женское смирение перед напором мужчины, лежащего в просыпающемся утеснике среди ребер холма, наполовину поросшего вереском, — половинки, золотая и зеленая, составлялись из наклонных карьеров, проходящих через богатое графство и общинные земли.
И это было раннее утро, и весь мир был влажным, когда муж прорицательницы, нелепый, в бриджах с расстегнутой ширинкой и с большим зонтом для шабада вышел из дома и перебрался через камни, чтобы встретить святых путников.
Когда он кланялся, борода его вздрагивала и разлеталась в стороны. Ваше святейшество, — обращался мистер Оуэн к каждому из шестерых. Они были разбиты и помяты, подошвы их башмаков волоклись по земле, как черные залепленные грязью крылья, и шестеро отвечали весьма учтиво. Мистер Оуэн поклонился мисс Мевенви и, увидев торчащую из незастегнутых штанов рубашку, она вспыхнула и сделала глубокий реверанс.
В небольшой гостиной, где миссис Оуэн предсказывала кровавое пришествие, Шестеро зябко сгрудились у огня, где пели свою песню два чайника. Старый, одетый в лохмотья мужчина приволок какую-то лохань. Где горчица, мистер Дейвис? — спросила прорицательница из своего кресла в самом темном углу комнаты. Обнаружив ее присутствие, Шестеро Святых обернулись и увидели большой шар, внутри которого все двигалось; ужасающий комок зла, зеленый, как глаза женщины, и более темный, чем тени под набрякшими нижними веками, он извивался на размытой линии холмов в гранях хрустальной сферы. Прорицательница была маленькой и хрупкой, с пухлыми руками и ступнями, на лбу у нее лоснился завиток, она была одета во все лучшее, черное, холодное и блестящее, на ней была брошь ее матери из слоновой кости и белый, как кость, браслет; шестеро обернувшихся святых показались ей шестью прочными пнями, обрубками конечностей ужасного, чахнущего внутри нее человека, и она раскачивалась перед их глазами, двенадцатью их ясными глазами, перед всей этой пялившейся на нее Шестеркой.
Ее чрево и горло, и волосы.
Ее зеленые глаза ведьмы.
Ее роскошный браслет.
Родинки на ее щеках.
Ее юная кожа.
Косточки ее ног, ее ногти и большой палец.
Шестеро стояли перед ней и ловко ощупывали ее, как старец Сусанну, и глядели мимо нее туда, где решительно ворочался нерожденный восьмимесячный младенец.
Старик вернулся с горчицей.
— Это преподобный мистер Дейвис из Ларегиба, — сказала миссис Оуэн.
Шестеро Святых потерли руки.
— Это Шестеро Уэльских Святых.
Мистер Дейвис поклонился, снял с огня чайники, наполнил до половины жестяную лохань кипятком и всыпал туда горчицу. Мистер Оуэн, внезапно возникший за его плечом, подал ему желтую губку. Сбитый с толку желтой водой, оставшейся на ложке, сочащейся губкой в руке и тишиной в гостиной, мистер Дейвис, дрожа, повернулся к святым джентльменам. В его ушах зазвучал неподвластный времени голос, и какая-то рука проникла сквозь его закутанное плечо и ключицу и легла ему на сердце, нестерпимый жар натолкнулся на плотный призрак. Мистер Дейвис опустился на колени в пустынной маленькой гостиной, и отлетели в сторону святые носки и ботинки. Я, Дейвис, омываю их ноги, бормотал серый слуга. И, чтобы не забыть, сумасшедший старик напоминал себе: Я, Дейвис, бедный призрак, смываю шесть грехов в воде и горчице.