На ладони ангела - читать онлайн книгу. Автор: Доминик Фернандез cтр.№ 100

— Вы можете забрать свои брошюры, — сказал я уверенным тоном.

— Я их читал. Кому сегодня не близки ваши позиции?

— А-га! — саркастически подметил Вальтер. — И вы повесили на стенку объективно устаревшего художника?

— Эта репродукция висела у меня в предыдущей квартире… Это, видите ли, воспоминание… Сигарету? — сказал я, чтобы задобрить новоявленного Торквемаду.

— Ты понимаешь, он привязан к воспоминаниям, — сказал Вальтер, повернувшись к прошедшему вслед за ним Армандо, даже не дождавшись, пока я их приглашу войти. — Спасибо, я не курю и не пью. Но вы увиливаете от ответа. Ваши римские солдаты в евангельском фильме одеты как на фресках Пьеро Делла Франчески. В скетче с Орсоном Уэллсом вы заимствовали колористическое решение у Понтормо. А последний кадр в фильме с Маньяни, вы ведь скопировали его Христа Мантеньи. Так или нет?

— Это что, допрос? — рассмеялся я, оскорбившись, что ни Вальтер, ни Армандо не замечают появления Данило, который только что присоединился к нам в гостиной. Они не приветствуют его, и их нисколько не беспокоит его присутствие. Данило же стоит раскрыв рот, уставившись на Армандо и его индийскую рубашку с бахромой, прикрывающей его голубые джинсы.

— На фонетическом уровне, — подхватил Вальтер, которому слово «музыка» должно быть показалось бы смехотворно простым, — вы к своему первому фильму выбрали Баха, к истории с Христом — Баха и Моцарта, а для приключений проститутки — Вивальди. Вы что, не в курсе, что Варезе, Джон Кейдж, Штокгаузен, Ноно и Буле уже установили новые инструментальные законы?

Он с недоверием оглядел комнату и приказал своему приятелю изучить мои книги, которыми был заставлен встроенный между окнами большой книжный шкаф. Я предпринял неловкую попытку оправдаться.

— Я взял хор из «Страстей по Матфею» к той сцене, где мальчишки дерутся в грязи новостроек, чтобы предупредить зрителя, что перед ним не какая-нибудь неореалистическая потасовка, а борьба, в которой есть нечто эпическое, мифическое… Я не неореалист, — сказал я с еще большей силой, вспомнив аргументы, которые использовались против моих книг в Палермо.

В этот момент Данило пододвинул стул блондину, который встал на цыпочки, чтобы дотянуться до левого верхнего угла моей библиотеки.

— Есть! — вскрикнул он неприятным писклявым голосом, вытаскивая с полки «О метакритике гносеологии» Теодора Адорно.

— Посмотри также на «Бэ» и «Аш», — указал ему Вальтер.

Армандо спрыгнул как пушинка со стула, его индийская рубашка грациозно всколыхнулась у него на бедрах, он передвинул стул и взял с соседней полки «Нулевой уровень письменности» Ролана Барта, затем пошарил еще и выудил «Идеологию и речь» Макса Хоркхаймера. Если бы тест оказался негативным, они, вероятно, ушли бы, предав меня презренной участи автора понятных романов. Но так как у меня водятся хорошие книги, они зачислили меня со своей сектантской надменностью в категорию «отсталых, но поддающихся лечению». Они не уходят, и я с болью в сердце смотрю, как Данило переставляет стул на место, а этот тип даже не соблаговолит сказать ему спасибо.

— Сходи, попроси маму приготовить нам кофе, — резко говорю я Данило. — Давай! Чего ты застыл?

Он выходит, сутуля спину, не понимая, почему я с ним так обращаюсь. Вальтер усаживается на диван. Его прямая и негнущаяся, как правосудие, шея тесно стянута воротничком френча. Армандо предпочитает кресло. Он разваливается на подушках, выпятив живот и вытянув по бокам свои руки.

— Мне все-таки хотелось бы узнать, — сказал я равнодушным голосом, — с чего бы это вы пришли ко мне.

— Мы хотим вас спасти, Пьер Паоло. Ввиду кое-какой небезынтересной продукции, имеющей к вам отношение, наша Группа решила вмешаться в процесс.

— И… каким моим сочинениям я обязан этой честью?

— Ты слышишь, он говорит «сочинение»? Пьер Паоло, откуда вы такой взялись? Сочинения, это к писателям, к тем, кто еще не доверяет интуиции и верит в индивидуальное творчество, это устаревший вид производства. Я надеюсь, что вы рассматриваете себя не как писателя, а как производителя текстов. Мы пришли предложить вам участвовать в работе нашей команды, которая занимается теоретизацией на лингвистическом уровне радикального пересмотра системы посредством междисциплинарной стратегии.

Думаю, будь здесь только этот Вальтер, я схватил бы его за воротничок маодзедунского френча и вышвырнул бы за дверь этого тупорылого волосатого сосунка, который должно быть ежедневно изводит не меньше тысячи лир на укладку своих патл. Но меня смущает Армандо, который, раскинув ноги, развалился напротив в кресле. Как и все красивые юноши, с которыми я сталкиваюсь в публичных спорах, когда обстоятельства не позволяют мне приблизиться к ним, он смягчает мой напор, лишает меня воли. Однажды в Болонье, после конференции, посвященной Висконти, я чуть было не отрекся от всех своих слов, когда на меня набросился с критикой какой-то парень, как будто срисованный с пажа Карпаччо. Он поднялся в глубине зала и начал обвинять меня за то, что я защищаю «богача-аристократишку». Не знаю, как вся эта ахинея нашла тогда на меня, но нужно было видеть его миндальные глаза и его полураскрытый в улыбке рот. Я вежливо заткнулся и не перебивал его, просто радуясь, что он стоит передо мной и позволяет рассмотреть все прелести своего силуэта. Чтобы понравиться Армандо, чтобы вывести его из поглотившей его скуки, я был готов согласиться со всем, что они попросят.

— Мне кажется, — сказал я, невольно покраснев, — что я достаточно дорого заплатил за свою персону. Если кто-то заслужил ее место в рядах авангарда…

Вальтер пожал плечами. А блондин, вместо ожидаемой улыбки, вознаградил меня глупой ухмылкой.

— Авангард! — сказал Вальтер. — Он причисляет себя к авангарду! М-да, — добавил он после эффектной паузы, подчеркивавшей его удивление, — вы являетесь частью авангарда, Пьер Паоло. Вы неплохо сражались. Ваша полемика заслуживает уважения. Но ваш бунт, как и бунт всех представителей авангарда прошлого, начиная с Дада и кончая американскими битниками, является частью устаревшей материалистичноэмоциональной точки зрения. Вы привязаны к риторике значений. Новые значения, но старая риторика. Ваши лингвистические эксперименты шумны и поверхностны. (Я боялся теперь только одного: как бы Данило не вернулся в гостиную и не услышал, как мне выносят приговор в таких ясных для него выражениях, что они были бы понятны любому. Господи, сделай так, чтобы Вальтер снова перешел на свой жаргон.) Вы оперируете внешней аргументацией традиционного лингвистического абсолютизма. (Уф!) Группа отрицает право языка устанавливать фронтальную репрезентативную связь с реальностью. (Вздох облегчения.) Группа обвиняет исторический авангард в том, что он не осознал тотального овеществления системы. (Уф! Уф! Уф!)

Вальтер крепко хлопнул себя по бедру. А я, вместо того чтобы спросить у него, какие доказательства Группа приводит в своей войне с «системой», доказательства, сопоставимые с моими двадцатью судами, с тремя изъятиями тиражей моих книг, с четырьмя запретами на мои фильмы, с четырьмя месяцами условного тюремного заключения, вместо этого я скромно обратился к Армандо.