— Ты когда песни пишешь, то пишешь для себя или все–таки для какой–то аудитории? Представляешь, для кого они? Или просто идет вдохновение — написал?
— Да, я понял. На самом деле, есть очень много песен, которые я никому не показываю. Они как раз написаны для себя и в стол, не пришло еще то время, когда их можно демонстрировать.
— А про что?
— Да про все. Какие–то валяются. Мне они нравятся.
— И про любовь есть?
— Да нет, что–то там про жизнь, про смерть.
— Философское?
— Да хрен его знает. Что–то свое, думаю, я рано или поздно издам.
— Перед смертью?
— Да нееет. Перед смертью, я думаю, бу–дет не до того.
— Боишься смерти?
— К счастью, нет. Вот мучиться не хочется. А так, что ее бояться
— А если рак легких — умрешь быстро, и ничего не успеешь, что хотел?
— Если быстро, то это нормально. Главное, чтоб не мучиться.
В романе Тургенева (Андрея) «Месяц аркашон» пугливый герой загадывает желание на падение метеорита — так французе–ры падающую звезду называют, — чтобы умереть незаметно. Типа, блин, во сне. Я еще, когда читала, подумала, что это за хуиня, га–лимый эгоизм. Ну, умер ты во сне, довольный, как жопа, а кто–то ведь найти тебя должен. Трупака твоего. Утром жена просыпается, мужа привычно за член берет, а член холодный. И синий. Фу. Или вот у нас в городе поэт по фамилии Рыжий повесился на поясе от кимоно, так в этот момент дома в другой комнате родители тусовались. Вот им праздничек. Или ты один дома был, так кто–то дверь должен ломать, догадаться вообще как–то, что ты там трупуешь. Тебе в лом в больнице поваляться, пострадать там как–то, — а родственникам приятнее. Пока ты в больнице. Они уже успокоились, к мысли привыкли. Удара не будет. Я так считаю.
— Главное, чтоб вокруг себя никого не мучить.
— Ну да… Но тогда меня точно вообще волновать не будет, издал или не издал я эти песни — пошли вы все в жопу.
— А дети? — захотелось резко сменить
тему.
— Что дети?
— Они на маме висят?
— На мамах. Дети вообще такой продукт, который сам по себе растет, и чем меньше ты вмешиваешься, тем интереснее личность получается. Совершенно глупая установка — я живу ради детей.
— Ну, например, какая–нибудь мамаша, ребенок пятилетний у нее «Вот умру, на кого же я оставлю Васю? Он же пойдет в детский дом».
— У меня столько друзей, я думаю, что в детский дом–то они точно не пойдут. Так, о чем мы говорим, я еще собираюсь пожить.
— У меня есть подруга, и она работает в одной инстанции у нас в городе с девяти до восьми. Каждый день она прётся, час дорога, вся такая сонная, на работе все орут. Всю неделю она так мудачится, а в выходные отсыпается. А я ничего не делаю, захотела то, сё, все дни у меня выходные, катаюсь на лошадке. Но все равно чего–то не хватает, я подруге завидую, она на работе, занята. А она мне завидует. Что в этом случае делать? У кого лучше положение?
— Надо вам обеим мужичков хороших.
— Есть.
— Значит не те, если нечем заниматься.
— Они работают, приходят вечером, а днем–то что делать?
— Любовника завести.
Нехитрый набор идей вечером мужичка, днем любовника. Меня и мужичок неплохо…
— Ладно, ну, что бы ты выбрал ничего не делать, быть свободным или с девяти до девяти?
— Я уже выбрал. Я не хожу на работу, но я занят бесконечно. Если мне становится скучно, пишу альбом.
— Как отчитываешься?
— Так, имитирую работу в офисе — раскладываю пасьянс «косынка».
— Это потому что ты раньше работал кузнецом, сторожем? Наелся работой?
— Просто я не вижу смысла. Мне гораздо интереснее заниматься тем, чем я занимаюсь, и мне экономически невыгодно работать. Все просто. Так прикинуть, если я буду ходить на работу, буду получать меньше денег.
— Ну, да, если я пойду работать, то не смогу никуда ездить с книжкой. В разные страны там…
— Ну вот, значит, не работай. Не работать выгоднее.
— Обычно день у тебя как проходит?
— Ну, просыпаюсь часа в два, кофе, потом на студию иду, если есть студия. Сижу там, чего–то ковыряюсь. Но если я там ковыряюсь, то ковыряюсь допоздна. Потом прихожу домой…
— Во сколько?
— Когда как. Со студии прихожу часов в двенадцать, если, конечно, я не пошел куда–нибудь клубиться. Если я пошел клубиться, то под утро, спать. Проснулся с бодуна — в аэропорт, в самолет, сел, концерт отыграл, ура, и домой.
— Это уже рутина? Наверное, уже не замечаешь, где какой город, где просыпаешься?
— Слава Богу, у меня хватает ума не играть много концертов. Концерта три в месяц — максимум, что я себе позволяю.
— Раньше так же было, три концерта в месяц?
— Вообще в этом году я собирался один концерт в месяц играть, но пока не получается, потому что народ как–то дико хочет. Когда мы были совсем клубной группой, мы играли много. Сейчас бы я так не смог играть.
Не догадалась спросить, что за народ ввиду имеется и чего он хочет народ–публика, который песен хочет, или народ–музыканты, которые гонораров хотят, пока лидер в моде.
— А не скучно каждый раз одни и те же песни петь? Еще же и энергетика нужна.
— Слава Богу, мы одни и те же не поем, как–то все время их меняем. Я тут как–то посчитал, что мной написано около двухсот песен, так что, в принципе, можно выбирать.
— А новый альбом? Концерт после нового альбома?
— Нееет. Вот это дико скучно, когда ты едешь в тур и играешь все эти песни. Мы в туре ни разу не были. Я не понимаю, как можно играть одно и то же двадцать концертов подряд. У нас нет контрактных обязательств ни с кем. Я сам себе продюсер — сел, подумал и сделал, Я все делаю по–другому, вне схемы. А схема очень проста записал альбом — снял клип, показал клип — поехал в тур, тур закончился — снял второй клип с этого же альбома и опять в тур. Прокатал его, потом следующий альбом. И так все живут. Мы показали за этот год ну клипов пять, наверное. В туре ни разу не были.
— А ты деньги не теряешь?
— Зато я сохраняю себя, понимаешь? Всех денег не заработаешь. Мне хватает на жизнь, а стремиться там к большему нет желания.
— А ради поклонников?
— Ради поклонников это глупо. Ради поклонников я снимаю клипы. Совершенно понятно, что в нашем случае это совершенно убыточное предприятие, поскольку мы их не отбиваем турами.
— А что вообще с авторскими правами? Вы получаете процент с продаж дисков?
— Что–то получаем, но это не космические деньги. Что–то получаем.