Дай мне! (Song for Lovers) - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Денежкина cтр.№ 42

— Не бесят истерики?

— Приходится мириться, что делать.

— Мужики все–таки лучше, чем бабы, — язвительно говорю я.

— Я бы не сказал. Это просто разные животные.

Шнуров отвечает дурашливо. Прикалывается. А сам периодически смотрит мимо меня и делает знаки бровями, глазами, губами — всем лицом. Ему хочется поскорее отвязаться от меня и пойти к своей белой девушке. Вот тебе и животные.

— Теперь про любовь: изменяешь ли ты женщинам?

— Изменял.

— Почему?

— Ну, не знаю, раньше как–то…

— Какой–то был момент, после которого ты перестал изменять? Большая любовь?

— Ну, может, большая любовь, я не знаю, я живу, как живу.

— По–животному.

— Да нет, не по–животному. Я рефлексирую и, собственно говоря, у меня есть свобода выбора, в отличие от животного.

— То есть все–таки получается, что раньше ты никого не любил, а теперь у тебя большая любовь?

— Наверное, да. Ну и потом я уже старый, опытный.

— Сколько тебе?

— Тридцать один.

— Не такой уж и старпёр.

— Понимаешь, у меня один год за пять. — Как в Афгане, — блатует Шнуров.

— Творческие люди черпают что–то в любовных связях. Новая женщина, новый мужик — образ. У тебя нет такого?

Я все рассказы пишу в состоянии влюблённости в Ляпу, в Валерочку. Не было бы влюблённости, не щекотало бы в животе — и не было бы рассказов. Душа без любви вялая. На ней ничего не растёт.

— Нет. Мне хватает своего внутреннего мирка, в котором можно покопошиться еще прилично.

— Ты когда стал музыкантом?

— Я, музыкантом? Как родился.

— Ну, когда ты стал песни писать, выступать?

— Первую песню написал года в двадцать четыре, а так я обычно музыку писал.

— А до того как стал выступать, что делал?

— Работал. Я очень много где работал. Сторожем в детском саду.

— Истопником был, батареи воровал? Это же модно было?

— Нет, не тянуло совершенно. Работал кузнецом. Был у меня такой период.

— Почему–то есть такая легенда, что среди всяких там художников, скульпторов кузнецы — самые пьющие.

Еще, потом вспомнила, Кузнецов — самая распространенная в мире фамилия. Кузнецовы, Ковалевы, Смиты, Шмидты.

— Не знаю. Кузнецов же много. Наша бригада как–то не особенно. Может быть, когда мы что–то сдавали, то как–то собирались, отмечали. Но чтобы каждый день — тяжело же физически дико. У наковальни жара такая, что у тебя сердце вылетит, если ты с бодуна. Как в бане, да. Еще копии красил малых голландцев, довольно долгий период. Потом работал реставратором. Потом был дизайнером в рекламном агентстве, а потом работал промоушн–директором на радиостанции «Модерн».

— Ага, в то время, когда там Нагиев был?

— Я был там начальником.

— А песни про алкоголиков всяких из того периода или ты их сейчас сочиняешь?

— Сейчас песни стали немножко другие. Из того периода, из этого — не помню уже. На самом деле песни про алкоголиков довольно непростые, если так вдуматься, — нагоняет пафосу Шнур.

— Нет, ну, главный герой такой простой мужик…

— Главный герой он, скорее, далеко не простой мужик. Он просто потерянно–ищущий и находящийся в какой–то пограничной ситуации, его мир его не воспринимает.

— А про завод что тебе навеяло?

Это Шнуровский альбом «Баба–робот». Построен по принципу кино. Как саундтрек к фильму, которого нет. Особенно мне нравится песня про завод. «Если случайно получите зарплату — станете сразу же вы сказочно богаты! Сможете даже купить по пивку! Сейчас покажу дорогу к ларьку!»

— Да ничего не навеяло. У меня был сценарный план, который я придумал, как у меня развиваются события, и песни я писал, заказывая их сам себе. То бишь я был заказчиком и одновременно исполнителем. Так вот и получилось.

— Ну, может, у тебя друзей много, которые на заводе работают?

— Нет. Дело в том, что, когда я работал кузнецом, мы арендовали эту кузню на заводе как раз, и жизнь заводскую я знаю не понаслышке, то есть конкретно с утра проходная… Потом еще УПК проходил на «Красном треугольнике», тоже насмотрелся всего этого. «Красный треугольник» — это, где резиновые сапоги делают, замечательное место — жить там нельзя, он выбрасывает какие–то жутко ядовитые вещи, дикая вонь. А в кузню к нам постоянно приходили рабочие местные — отсыпаться, потому что начальство туда не ходило. Постоянно приходили — у нас тепло, хорошо — и спали.

Самый офигенный случай, который был на этом заводе. На какой–то юбилей нужно было сделать медаль какому–то там начальнику. Есть такой ручной пресс, его крутишь — он опускается, и он довольно немощный. Какой–то старый рабочий, подвыпивший, выжимал этот пресс и ничего не получалось, не продавливалось — не хватало веса. Есть такая штука — мехмолот, механический молот — это, когда три тонны сверху так БУМ — она у нас в кузне стояла. И я говорю «Брось ты ерундой заниматься. Пойди под мехмолот поставь, нажми педаль и всё». Он пошел, поставил эту фигню под мехмолот, нажал. И она, как косточка от апельсина, ему прямо по яйцам всей мощью. Он потом ходил, всем хвастался, какие у него синие яйца.

Почему только косточка от апельсина Я тогда не переспросила, а сейчас звонить уточнять ломает — Шнур в Америке, у него раннее утро. А ко мне сейчас гости придут…

— Медаль–то получилась

— Нет, не получилась.

— Надо было песню про это написать, это же песня.

— Да ну. У меня все песни про это.

— То есть, если бы ты работал сразу музыкантом, то ни хрена бы не было. Было бы что–то лирическое такое, про любовь.

— Наверное. Группа «Корни» была бы. Не жалею нисколько, что так бездарно провел свою жизнь.

Почему Шнурову не нравятся «Корни» Мальчики с губами и с гитарами. Особенно жалостливая у них песня «Вика». «А где–то лондонский дождь до боли до крика поздравляет тебя, И на каждой открытке я с любовью пою С днём рожденья Вика!». Я группу «Корни» люблю как раз за эту песню, точнее за строчку «Просто знай, я буду ждать тебя — поскорее возвращайся назад». Так как я, как Вика, тоже улетала в Лондон, скрепя сердце и оставляя на родине любимого Сураева. Представляла, что это он мне говорит такие красивые слова.

Почему–то модно говорить, что вся наша эстрада — безголосые придурки. Ну и что Они же не в опере поют. А мне нравятся и «Корни», и Орбакайте, и «Фабрика». Едешь в машине, кругом темнота, огни мелькают. Рядом любимый Сураев. А играющая в этот момент песня — любая хорошая, было бы слово «любовь» или любое другое нежное. Организм на него откликается, как сигнализация срабатывает. Нежность добирается до горла. Какая разница при этом, кто и как поёт.