Дай мне! (Song for Lovers) - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Денежкина cтр.№ 40

Живота у него нет. Точнее, он есть, но не свисает, как раньше. Борода. Тонкие белые ручки. Не руки, а почему–то ручки. Кулак на футболке. Мы отсаживаемся от девушки за другой стол. Я сижу к ней спиной. Шнуров — лицом. Он смотрит мимо меня.

— Вообще–то, — говорю я, — сначала я хотела Новикова. Но он отказался.

— А почему он отказался

— А фиг знает. Он сказал, что я безнравственная девушка, а он колокола льёт.

— Что–что он любит — не расслышал Шнур. Говорят, у уральцев плохая дикция. Ничего не понятно. Это наглая ложь. Мы прекрасно живём и все друг друга понимаем. Но бестолковые столичные жители часто нас не понимают. Приходится париться — говорить внятно. Я откашливаюсь.

— Да не любит, говорю, он, а колокола льет, потому что такой нравственный. Короче, первый вопрос, который я ему хотела задать, тебе задаю про тюрьму. Ты про тюрьму знаешь что–нибудь

— Ну, я там был — в тюрьме — снимался в кино два дня, на зоне строгого режима. Четыре, пардон.

— С полным проникновением

— Ну да, с погружением в атмосферу, ничего так.

— Страшно

— Страшно, дико.

— Двери железные

— Нет. То есть и двери железные, но вообще небо низкое — давит.

— В тюрьме тех, кто с девками занимается оральным сексом, сразу отправляют к голубым, это так — делюсь я своими познаниями.

— Ну, на самом деле… Это называется «дельфин», по–моему. Те, кто лижут, называются «дельфинами», — в свою очередь делится познаниями Шнур.

Я такого ни разу не слышала. Почему дельфины? Дельфины гладкие, блестящие, стрекочут и ныряют. Может, как раз оттого, что ныряют в неизведанные глубины женского организма

— Ну и?

— Я не знаю, как же выпытать–то, лизал или не лизал?

— Ну вот пришлёт тебе девушка письмо «Дорогой, возвращайся скорей, я не могу забыть, как ты меня лизал ТАМ». Письмо прочтут и отправят тебя к дырявым. Может быть такое?

— Слушай, я таких подробностей не знаю. Дело в том, что тюрьма тюрьме рознь. В каждой тюрьме свои законы. Мне кажется, что это будет какой–то частный случай, не общее правило, — напрягается Шнуров.

— И что бы ты стал делать с этим частным случаем?

— Я не знаю. В несознанку, конечно. Что остается делать? В глухую несознанку.

— А вот у Довлатова написано, я не помню точно, ну, примерно «Посреди камеры стояла параша, и я туда не мог поссать при всех. Так выяснилось, что я интеллигент». Так вот, интеллигент ли ты?

Шнура не интересует, интеллигент он или так. Шнур задается более практическим вопросом

— В таком случае, куда же он ссал?

— Видимо, как–то выдавливал, — это я, конечно, хуйню спорола. Непонятно, что значит выдавливал. Шнур тоже не понял.

— В смысле, выдавливал?

— Ему, наверное, стрёмно было.

— Ну, это ж невозможно. А когда тогда он ссал?

— Ну, видимо, обливался там слезами, а когда все заснули, он так тихонько, тихой сапой…

— Я бы, наверное, не стремался.

— Значит, не интеллигент, — мне почему–то важно выяснить этот вопрос. Хотя, признаться, я сама не твердо знаю, что такое интеллигент. Но понимаю, как на этот вопрос ответил бы певец Новиков. Он бы сказал, что в интеллигенте важна чистая душа и колокола, а не куда ссать.

— А что ты понимаешь под словом «интеллигент»?

— Интеллигент — это человек, зарабатывающий умственным трудом на жизнь. Всё. Если ты головой зарабатываешь — ты интеллигент, а все эти нравственные категории, по–моему, чушь собачья.

— А с верой в Бога как у тебя?

— Сложно, как у всех.

— Крещеный?

— Ну, конечно.

— Насильно бабушкой или сам?

— Ну, не знаю, раньше всех крестили.

— Когда это?

— В Советском Союзе. Раньше нравственность была выше как только маленький рождается — сразу в церковь, вперед.

— И что? Веришь?

— Ну, видишь, с трудом. Когда–то верю, когда–то не верю, в разные моменты по–разному. Когда–то склоняюсь к буддизму, когда–то мне кажется, что все это призрачно, иногда кажется, что все настоящее — это нижний мир, корни мира. Когда–то мне кажется, что вообще ничего нет, что все мы просто маленькие зомби, которые снимают свой фильм.

— С какой периодичностью тебе это все кажется?

— Да если б я знал. Я же не компьютер, который работает по схемам.

— Ну, например, раз в несколько месяцев склоняешься к буддизму…

— Нет. Я месяцами не живу, я гораздо быстрее меняюсь. Месяцами, годами — это не про меня.

— Как–то идем с подругой по улице (мы некрещеные обе) несколько лет назад, и она говорит «Бога нет, потому что его никто не видит, а Ковш (Медведицу) все видят, значит, он есть». С тех пор у нее, как только что–то случается «Это Ковш». Или «Ковш так не хочет». У тебя нет такого чего–нибудь, языческого?

— Дело в том, что, когда говорят «Бога нет», сразу хочется спросить «Koгo–кого? Кого вы имели в виду? Кого же нет?» Определяя Бога, ты определяешь его существование. У меня папа некрещеный, а может, и крещеный уже, не знаю.

— Многие там ничего не соблюдают…

— Я постился раньше, были времена.

— Яйца, молоко, мясо не есть, да

— Да–да, рыбный день, четверг ждешь. Нормально, во время поста, в четверг, можешь совершенно спокойно рыбу хрумсать. Если не страстная неделя.

Ковш нам с Волковой позволяет есть всё. И иногда зря. Потому что Волкова иногда не прочь поститься — в смысле сидеть на диете. Пирожков с мясом не есть, майонез на бутерброды не намазывать — и быть стройной, как жердинка. С разлетающимися белыми волосами и проколотым пупком. Мечта, а не женщина.

Но я бы так не смогла. Есть только кашки и морковку. И трахаться нельзя к тому же.

— А женатый ты был, нет?

— Конечно.

— А венчался?

— Конечно.

— И сколько раз?

— Ну, пока один. Я попробовал, сначала же надо на себе все попробовать.

— А это когда было?

— Мне было двадцать лет.

— В двадцать лет женился! Чего так рано

— Ну, чтобы в старости не повторять подобные глупости.

— А венчаться ты сам придумал?

— Это теща настояла.

— Чтобы не убежал?

— Я не знаю. Как видишь, убежал.

— То есть, венчание не помогло?

— Не помогло.

— Ну, это же считается на всю жизнь…