— Но где-то же он живет?
— Не знаем.
— А вот Михеич, у него спроси.
Михеич тоже отрицательно качает головой. Его гигантская «собака Баскервилей» подбегает к машине.
— Руки в зеленке не высовывай, окно закрой, — шепчет Натали.
Феликс не успел поднять стекло, а собака, обдав запахом псины, шершаво и горячо лизнула висок и вдруг облаяла. У ларька рассмеялись, а Михеич из кармана извлек розочку и подарил Натали. Та торопливо отыскала рубль, поблагодарила, а розочку прицепила к зеркальцу и, уж более не обращая ни малейшего внимания на выпивох, вышла из машины, накинув на плечи пуловер, и направилась к лужайке под соснами. За ней, вызвав удивление, пошел страшный пес.
Молча глядели те от ларька, молчал и Феликс. Черные сосны стыли в вечернем покое, а на площадке, где ночью звучала румба, гремели выстрелы и с призрачной дамой танцевал горбатенький сторож, гуляла реальная Натали, следом, опустив морду, ходила гигантская черная собака.
Феликс, как и ночью, ощутил себя в ином течении времени и забормотал:
— Как хорошо, что я привез ее сюда, как хорошо.
Когда, наконец, Натали подошла к машине, Феликс распахнул дверцу, и она извлекла из сумки бутылку кагора и попросила Михеича передать горбатенькому Коле.
— Конечно, конечно, — закивали те у ларька.
— Будет исполнено, — выкрикнул ошеломленный доверием алкоголик Михеич, выпятив грудь в стойке «смирно» и отдавая честь.
— Уж эти-то передадут, — съязвил Феликс.
— Это неважно. Мне великолепно было здесь. И я передала бутылку Коле.
Феликс застеснялся своих трезвых, так не вяжущихся с настроением слов и запустил мотор. Михеич, все так же прижимая бутылку к груди, крикнул, чтоб ехали вниз.
— А как дорога? Трубы уже проложили? — спросил Феликс.
— Сегодня утром и закопали, — подозрительно сообщил Михеич и стал серьезно разглядывать бутылку.
Феликс тронул, они, как по команде, обернулись вслед, но слово «Фантомас» было тщательно затерто.
* * *
Дорога извивалась берегом. Феликс молчал, ощущая слева черный провал моря. Из темноты под одинокий фонарь волна выкатывала ртутный блик, и машина катила до следующего фонаря, он высвечивал колени Натали и снова погружал ее в темноту. Пришел страх, и Феликс сомневался, есть ли она. Или как призрачная дама горбатенького сторожа? Он с нетерпением ожидал следующего фонаря и при его ртутном свете вглядывался тайком в пассажирку. Она повернула задумчивое лицо, поцеловала Феликса в плечо и сказала:
— Как мне повезло в это лето, я ничего подобного еще не ощущала.
Конечно, живая, конечно, слава Богу, реальная, подумал Феликс. А она спросила:
— Феликс, а если б я ночью пришла на ту полянку к горбатенькому Коле и отдалась ему под теми соснами под луной, ты бы ревновал?
* * *
В Ялте в гостинице обычное: швейцар не отвечает на вопрос, потому что разговаривает с уборщицей. Уборщица шмыгает тряпками по ногам посетителя — ведь вы не иностранец, вы понимаете, что человек работает, для вас же старается. А за стеклом табличка, ставшая частью интерьера: «Мест нет».
Феликс известил ее, ожидавшую в машине, и она вспылила:
— Для меня — места нет? А ты у директора был? Господи, ты поистине провинциал.
Она распахнула дверцу, но Феликс прищелкнул ее опять и сел за руль, а она, выдвинув подбородок и сомкнув веки, молчала.
Опять аптека, опять Нудельман.
Нудельман — сама любезность, галантно пропускает даму вперед. Феликс знакомит, и Нудельман в поклоне целует руку. Он счастлив, все происходит именно так, как он и предвидел. Кольцо вручено, дама того стоит, с нею будут спать, и уж, конечно, не одну ночь.
— Шалунишка ты эдакий, — треплет он Феликса за ухо, — и такую-то красавицу хотел утаить. Насчет гостиницы — это вмиг, пойдешь в «Метрополь». Лучшее, что есть в Ялте для иностранцев.
Он на листке календаря набрасывает письмо. И эти каракули, как волшебное «сим-сим», распахнут двери в гостинице, как утром распахнули дубовые двери ювелирного.
Он пишет и поучает:
— Шалунишка, если хочешь провести ночь с женщиной в гостинице, надо стянуть документ у жены и сдавать два паспорта, чтоб на одну и ту же фамилию, запомни, фотокарточки никто не смотрит, только тогда ты избежишь скандала. А эта записка сделает все и так.
Этот облезлый человечек с розовой лысиной и волшебной шкатулкой, который все может, и Натали в полумраке кабинета, мерцающая брильянтом, напоминает царство чудовищного краба, распластавшего тень над письменным столом, а в Феликсе беспричинно поднимается ярость. На полках банки, черепа, скрещенные кости — «яд!» — кричат надписи. Феликсу стало страшно, и он поймал себя на том, что неведомая сила подталкивает взять банку. Он даже выбрал потяжелее, ту, черную, со стеклянной пробкой, — и ударить в этот розовый, поросший седым венчиком череп. И тогда раздастся тихий, чуть уловимый вздох. Он не видел, как она приблизилась, но почувствовал ее руку на своей щеке.
— Что с тобой, мой Феликс?
Нудельман поднимает голову, за толстыми стеклами очков колюче вспыхнул ужас. Он что-то почувствовал, откинулся в кресле и строгим взглядом из-под очков отыскивал в комнате нечто незримое, но страшное. Феликс ладонями сжал виски.
— Что с тобой? — спрашивает Нудельман.
— Так, ничего. Сердце что-то.
Нудельман задумчиво молчит, покусывая карандаш, но страх сошел, и комната уж стала обычной и уютной. Успокоился и Феликс и радостно вздохнул, но продолжал сидеть, сжимая голову и боясь взглянуть на нее.
— Эту записку отдашь метрдотелю, — говорил Нудельман, — ну, а сердце сейчас подлечим.
Он салфеткой промокнул порозовевшую плешь, потом достал бутылку с притертой пробкой и разлил в мензурки. Зеленая смесь шипела и пенилась. Феликс сделал глоток и обжег горло карболкой и зловонием. Он подумал, что такой мерзости он еще не пил, но Натали пьет, и из-за фарфоровой пиалы довольный взгляд. Она закусила таблеткой из целлофанового пенала.
— А с этим напитком, — торжествует Нудельман, — садись за руль смело, и ни один инспектор не возьмет. Ну а если найдется ловкач, то милицию я беру на себя. И дело будет в шляпе.
Наконец они пожали друг другу руки, и Феликс пришел в себя окончательно. На улице, когда стеклянная дверь, отшуршав противовесами, закрылась, он и Натали стояли под платаном, аптечная реклама мертвенно-серебристо высвечивала ноги. Платан из темноты опустил таинственные листья. Натали обнимала его, и он чувствовал податливую дрожь ее тела.
— Что было с тобой, Феликс?
— Уж очень я счастлив, — сказал он, разглаживая ее волосы, — мне стало страшно. Показалось, что Нудельман разлучит нас.