Праздник побежденных - читать онлайн книгу. Автор: Борис Цытович cтр.№ 127

Он учился говорить и начинал жить.

Бураков был сильный и дерзкий мальчик, и в карты ему везло. Он подсел к игрокам в кукурузе, которая росла в школьном дворе, и попросил карту.

— Деньги на кон, — сказал Желудь, а два других игрока из 6 «Б» молча подняли лица.

— На маечку, — сказал Бураков и показал малиновый треугольник в вороте рубахи.

Желудь не знал, что майка под рубахой дырявая, будто дробью побитая, потому и дал пятьдесят. Бураков сдвинул пилотку, подставив солнцу золотистые кудри, хлопнул по колену, взял карту. Трое тех, уведенных им с уроков, засопели в затылок, уставились в масть. Лишь Фимчик-Вонючка был безучастен. Он стоял на стреме под абрикосом, глаз прищурен, палец в ноздре, в штанах из шинельного сукна — не поддержи, сползут с пухлого живота. Он не был «допущен» и не обижался.

Бураков выиграл, выиграл еще. Он брал взятку: успевал взглянуть в карту, успевал пошептать, прищурившись на солнце, успевал увидеть старшеклассницу, оценить и пропеть ей вслед разухабисто:

Матрос молодой, в ж… раненный

на базаре спекульнул — да

рыбой жареной.

Ладный был Бураков и правду любил. У его колена, обтянутого брезентом, уже горка измятых купюр. Сопение за спиной достигло наивысшего накала. Надо и передохнуть, чтобы не ушла фортуна, и Бураков с шиком распахнул коробку из-под «Казбека», полную разновеликих окурков.

За спиной общий облегченный вздох, и над кукурузой поплыл дымок. Лишь Желудь не курил. Розовым язычком слизывал испаринку над тонкой губой, мял и мял пухлые карты, печальное лицо жолудем свисало из выгоревшей тюбетейки.

Бураков с папиросой в зубах тасовал, и взор его остановился на Фимчике. Говорят, у Вонючки мать была артисткой, снималась в кино где-то в Варшаве. Но разве бывают у артистов такие головастики? Череп грушей, рот крысиный, один глаз большой, другой — чуть зрит. Грязный, даром, что Вонючка. Бураков любил и кино и артистов тоже, потому крикнул просто так, для смеха:

— Эй! Пся крев… Прошу пани… Еврей!

Все засмеялись. И Фимчик виновато улыбнулся, поддернул штанцы. Бураков выиграл опять. Денег у Желудя больше не было, и он, сглотнув слюну, проиграл ломоть хлеба и кисет.

В школе за кукурузным полем прозвучал звонок. Следующий урок был военное дело. Бураков встал, натянул на огненную бровь пилотку. Он готовился в летчики и не мог пропустить урок.

— Не твоя правда, — сказал Желудь. — Играть до конца уговор был.

Бураков посомневался, покусывая ноготь, и решительно сказал:

— Колоду продашь? Даю двести.

Цена была высокой, колода — старой, и Желудь согласился.

— Карты мои? — спросил Бураков.

— Твои, — ответил Законник.

— Своими не играю, — сказал Бураков и разорвал колоду. Все ахнули.

— Правда его, — сказал Законник. — Играть нечем, кончено!

Бураков поделил хлеб. Жевали все. Жевал и Фимчик, глядя поверх голов в раскаленное небо.

— Живот не пучит? — пересчитывая деньги, спросил Бураков.

Все засмеялись. А Фимчик, испуганно тронув Буракова, сказал:

— Людзи! Да за эти гроши хлебов купить можно!

— Голодному котлета снится.

Фимчик отдернул руку и выкрикнул с отчаянием:

— Людзи! У меня есть рыболовная сеть!

И сам Фимчик, и Бураков, и остальные оцепенели в изумлении, но губы растягивались в улыбке, глаза искрились.

— Сеть? Шутишь?

Кто-то треснул Фимчика по затылку, и он, клацнув зубами, заскороговорил убедительно:

— Да-да! У меня есть сеть из парашютной стропы, ее сплел папа, который авиационный механик. Сеть большая, шелковая, и рыбы ею ловить — не переловить. Всем хватит. Мы с папой во каких ершей ловили. — Он развел руки, и штанцы соскользнули. Никто не засмеялся.

— Хорошо, допустим, поверил, — сказал Бураков. — Но объясни, как может быть сеть из стропы, когда она толстая!

Семь пар глаз с испугом уставились на Фимчика.

— И правда, она толстая, — согласился Фимчик и лукаво прищурил веко, — но если ее разрезать, то внутри, — он вынул из ноздри палец, — множество тонюсеньких тетивок. Вот из этих самых тетивок и есть моя сеть.

Фимчик опустил голову на остренькое плечико, палец вполз в ноздрю.

— За сколько продашь? — спросил Законник.

— За пятьсот!

Все с надеждой, с обожанием глядели на своего Буракова. Он держал цветастые купюры, теперь уже аккуратно сложенные, глаза — щелочки с изумрудинкой, челюсть хищно выпячена.

— Хорошо, — кивнул он, протягивая деньги. — Покупаю. Но если сети нет… если не правда…

— Правда, — сказал Фимчик, пересчитал деньги, спрятал в потайной карман и булавочкой застегнул. Все восторженно молчали. Только Прилипала, маленький, конопатый, у которого ботинки «жрать просят», бухнул на колени, пополз, собирая оброненные Фимчиком тетради.

* * *

Военрук с журналом под мышкой и винтовкой в руке обошел строй.

Взгляд с досадой остановился на Фимчике. «Тварь, весь строй портит», — и приказал:

— Гольфштейн, доложите!

Никто не рассмеялся, когда Фимчик засемафорил руками с растопыренными пальцами и штанцы съехали.

— Доложите, почему не пришили подтяжки! Ведь был приказ.

— Мама пришила, но опять оборвали.

— Кто? Покажите! — побагровел военрук.

Фимчик молчал и думал: взрослый, а не понимает. Покажи — убьют!

— Хорошо! — сказал военрук. — Надеюсь, ответите, как называется вот это, — и ткнул пальцем в затвор.

К винтовке Фимчик относился с подозрением и страхом. Он видел убитых в лужах крови, видел ужас на лицах людей в Варшаве, помнил свист бомб и вопль, а голод… Уж что такое голод — никто лучше Фимчика не знал. Он ненавидел войну, кровь и орудия убийства. А на винтовке, на штыке, какие-то желобки для стока крови! Нет, Фимчик не любил винтовку и выкрикнул единственное, что знал:

— Стебель, гребень, рукоятка!

— Скажите хоть, — тяжело вздохнул военрук, — чем винтовка поражает противника?

— Винтовка убивает пулей, — ответил Фимчик и для ясности добавил: — которая из нее вылетает.

Военрук печально закивал:

— Эх, Гольфштейн, Гольфштейн! Никогда из вас не получится настоящий солдат.

Фимчик и сам знал, что не получится, и не печалился. Следующим вышел Бураков и браво выкрикнул:

— Винтовка поражает противника штыком, огнем, прикладом!