Праздник побежденных - читать онлайн книгу. Автор: Борис Цытович cтр.№ 126

Сперва он увидел два мчащихся на него из темноты желтых шара. Затем огромный черный грузовик, обдав водяной пылью, пронесся в миллиметре.

— Господин лейтенант! Господин лейтенант! — зашептали в затылок. — Он пьян, он опять убьет нас!

На заднем сиденье, в предрассвете, чернели две фигуры. Сознание помутилось окончательно, Феликс не помнил, как провел остаток ночи, и очнулся в полдень, в нагретой солнцем кабине, перед серой гладью залива. Он не помнил, как грудь пронзила острая боль, хлынула носом кровь. Он завел мотор. Лишь в голове опаловым пятном плавало единственное — к старикам, там избавление, там камень.

Он начал видеть и смутно соображать, лишь когда из-за холма открылись синее море, белый берег и пастуший дом. Он встретил колхозную легковую, свернул с дороги и остановился в полыни. С легковой, из-под тента, оглядывали его серьезно, да вовсе и не глазами, а черными норками, и он рассмеялся им в лицо. Потом потянулись подводы, полные черных стариков со свешенными над землей ногами, расфокусированными глазами и скорбными лицами. Все глядели на него серьезно. Лишь с последней мажары с единственной старухой, черным котлом и опрокинутыми крест-накрест ножками столов правивший краснорубашечный чернобородый великан свирепо выругался на улыбающегося, с вытянутой рукой Феликса, который больше всего хотел потрогать мягкую шерстку лошади, но лошади осторожно и бесшумно свезли телегу в овраг, и не было ни стука копыт, ни треска кузнечиков, ни звона в голове Феликса, и его вовсе не волновало: реальность это, или видение. И почему краснорубашечный зло плюнул и хлестнул? Затем уже из оврага пришел звук. Ухнуло, взвыло, затарахтело.

На золотистом холме в клубах белой пыли проехала легковая, за ней каруселью появлялись и исчезали галопирующие лошади, брички с радужным мельканием спиц, вытянутые в прыжках собаки. Черные старики, обнявшись, раскачиваясь, все враз визжали, плакали и стонали.

Последней пронеслась мажара с вцепившейся в поручни старухой и нахлестывающим краснорубашечником. Рубашка дулась пузырем, черный платок старухи сполз, белые волосы развевались, котел подпрыгивал и ухал шаманским бубном. Феликс, хохоча вслед маленьким человечкам под большим голубым небом, босой вошел в пастуший двор. Смех как обрезало, и он ощутил непомерно тяжелый, будто вылитый из чугуна, вес собственного тела и удивился, что ноги еще держат его.

Перед ним стоял дом с заколоченными окнами. Под орехом — два свежих холмика с белокаменными крестами. Феликс мучительно напряг разум, совмещая осколки в голове своей в единое зеркало, чтобы увидеть нечто важное, веря, что оно откроется ему, ибо для того он сюда и пришел, но в звенящей голове его мир отражался фрагментами. Он видел то ископыченный двор в овечьих орешках, обглоданные кости и объедки, то поваленные жерди ворот, то круторогие и мутноглазые бараньи головы в кровавом жабо на каменной изгороди, то прокопченные камни очага с дотлевающими седыми головешками. Дым тек вверх и высоко-высоко подпирал ладошкой голубое небо. У могил своих хозяев лежали мертвые животные. Пес вытянулся среди таких же недвижимых, с просевшими боками, своих врагов — рыжих, длинноногих, улыбчивых котов, вокруг красной дырочки в боку собаки изумрудным венчиком пировали мухи. Коты в последний раз зажмурили зеленые раскосые глаза и улыбались раззявленными ртами.

Феликс, средь объедков тризны, тлена и разрухи, переполнялся грустным и пьяным восторгом смерти, которой и сам страстно желал. Его взгляд остановился на голубой фреске над входом в дом. В голове сверкнул осколок. Феликс подумал о линии жизни, которая сползла с его ладони и незримой нитью легла к ногам, и он в страхе, радости, муках пошел по ней по городам родным и чужеземным, по небу, воде, по лесам и полям, по подземельям и домам человеческим, меняя одежды, прически, вкусы и убеждения, и нить привела к его берегу, к пустому дому, чтобы снова лечь на ладонь.

С фрески, среди белоголовых, горбоносых и синеглазых овнов, строго и иронично глядел такой же голубоглазый белорубашечный пастырь, и Феликс, вспомнив старичка с веригами, которого травил собакой, спросил:

— Кто привел меня сюда? Я никого не вижу. Кто ты?

Молчал дом, молчали кресты на могилах, молчали белый берег и синее море. Лишь древний дух земли стоял над свежезасыпанной могилой, и не было никого — ни Белоголового, ни Ванятки, ни мамы, ни начальника, ни Фатеича, не было ни победителей, ни побежденных, не было ни отчаяния, ни горя. Средь мертвых животных и родных могил шел тихий и торжественный праздник ушедших. Но Феликс знал, что все они, все, любящие его, и все, когда-то ненавидевшие его, а теперь прощенные, незримо рядом. Он подумал и о том, что и сам прощен, и тогда на берегу у самой синей воды он увидел камень. Отвалившаяся в последний шторм от скалы и белеющая известковым надломом глыба была его «Исходом».

Он ощутил нечеловеческую усталость и, более всего боясь, что не хватит сил на последние шаги, переставлял по убитой траве очугуневшие ноги, и камень надвигался. Он сделал последний шаг и грудью лег на камень. Носом пошла кровь, по щекам, шее и груди лил холодный пот. Феликс гладил свой камень и бормотал:

— Я еще жив — слышишь? Я пришел, я всю жизнь шел к тебе и верил — камень слышит.

Это была последняя мысль. Он нашел свой камень и знал ответ. Больше ему не нужны были слова. Он забыл слова. Его стесняла и не нужна была одежда. Он снял одежду и лег на спину. Ему не нужен был свет, он закрыл глаза, и свет потух.

Солнце сперва палило его живот и лицо, облепленное зелеными назойливыми мухами. Он лежал. Солнце жгло бок и освещенную руку. Но больше ему не нужен был мир, из которого он уходил, и он не видел солнца, не видел берега и дома, не видел пастыря, глядевшего фрески, не видел ни крестов, отбросивших тень, ни родных могил. Он опускался в розовую невесомость, ощущал лишь одно — кто-то высокий и могучий, как Дух, стоял над ним, питая кости и мышцы, и клетки его. В конце его пути еще теплилась мысль, и вена еще пульсировала в нем, и Феликс почти коснулся дна, как раздвинулся дальний, светлый и ясный угол. И из угла прозвучало: «Вера любит тебя, Вера пришла к тебе». «Вера… Вера…» Он закачался на грани, но кто-то подкрутил фокус, и резче стала грань. Кто-то раздвинул веки и влил мягкий, вовсе не слепящий свет. Кто-то щекотал уши, глаза, ноздри и гортань.

Он напряг разум и понял: я еще жив, меня едят мухи. Он был несказанно обрадован кусающим его назойливым живым мухам.

Кто-то повеял прохладой по его щеке. Он знал кто и открыл глаза. Больше не было осколков в голове его. В чрезвычайном удивлении он увидел единую, предельно ясную и цветную картину. Он увидел высокое голубое небо, а на небе висело и светило вовсе не слепящее солнце. Он увидел гладкое синее море и белый берег. Удивленный, восхищенный, юродиво улыбаясь, он сквозь слезы разглядывал мир, которого никогда раньше не видел. Ему хотелось заговорить, но он понял, что забыл слова. Он напряг волю и все же робко сказал:

— Ве-ра.

Он был несказанно обрадован простоте, ясности и музыкальности слога.

— Небо голубое, — сказал он. — Берег белый.