Соучастник - читать онлайн книгу. Автор: Дердь Конрад cтр.№ 75

Итоги наших исследований с должной серьезностью обсуждаются научной общественностью, в таких случаях я надеваю темно-серый костюм, ученый совет, оппоненты, содокладчики, неприветливые представители центральной власти, выделяющей нам миллионы из госбюджета. С критическими работами они не знают, что делать, им нужны принципиальные положения, нормативные показатели, которые они могут поднять в ранг устава. Не нужно особой хитрости, чтобы понять: описание аномалий нужно вовсе не для того, чтобы попытаться их устранить: описание это, собственно, ни на что не нужно. Аномалии создает сама бестолковая власть, которая доводит до абсурда контроль над каждой чего-то стоящей головой и, в интересах самосохранения, ораторствует об общественных интересах. То, что в глазах народа бессмысленно, в глазах руководства имеет очень даже большой смысл; а чтобы его, руководство, любили хотя бы служащие, вверху оно нагромождает привилегии, внизу — непоправимый ущерб. Можно сколько угодно меланхолично жаловаться на то, что мы сами же и создали. С какой стати интеллигенции, состоящей на государственной службе, добиваться реформ против самой же себя? Реформы не проходят не потому, что русские их не хотят: мы сами их по-настоящему не хотим. А хотим мы хорошие должности и чтоб было побольше свободного времени для нас и для наших детей. Дайте еще больше денег на культуру, а мы напишем еще больше книг. Наука пусть будет похожа на науку, но лишь в такой мере, чтобы она не вышла из-под контроля. Партийные контролеры, конечно, народ неприятный, но монополия управления — вещь приятная, так что не так уж и неприятны они, эти партийные контролеры. Мой класс с полным сознанием собственного достоинства ожидает, чтобы его купили по более дорогой цене. Ему бы хотелось чуть-чуть больше свободы, но свободы для других он боится, так что лучше отказаться и от своей. Он понимает, что государственные мужи власть любят больше, чем своих жен, и всей своей сущностью протестуют, когда кто-то, кто бы то ни было, исподтишка норовит кастрировать эту мужскую силу; так что самое лучшее — сохранять с властью взаимные добрые отношения. Ты можешь требовать более просвещенной опеки, это уже разговор по существу, и аппарат мог бы быть организован немного научнее, хотя он и так устроен очень научно. ЦК анализирует и принимает решения, общество их выполняет; это — порядок вещей, столь же незыблемый, как обращение звезд вокруг Солнца; а интеллигентская культура — это музыка сфер, без которой порядок этот лишится своей поэзии.

В клубах наших — мягкие кресла, сносные напитки, медитация о моральной ответственности. Никто не ждет, чтобы мы льстили власти; но безвкусицу критики режима оставим тем, в ком ориентированное на Запад тщеславие выжгло всякую ответственность. Молодежь переглядывается и улыбается иронически: им тоже хочется стать со временем профессорами, но сейчас они презирают папашу профессора, пошедшего на компромисс, сегодня они еще — пролетарии умственного труда. Они приходят в рабочие семьи, интересуются, слушают ли тут классическую музыку, а если нет, то почему нет, и отчего они такие усталые; за магнитофонную кассету опрашивающий получает столько же, сколько опрашиваемый — за неделю работы в цеху. Самой подходящей базой для их нравственной независимости была бы должность исследователя с ненормированным рабочим днем; они с удовольствием бы писали, за государственную зарплату, критические анализы, направленные против государства, но они уже сейчас с неудовольствием знают, что их будущий начальник в этом совершенно не будет нуждаться. А в свободное время, да еще бесплатно, писать критические исследования, направленные против государства, слишком утомительно, да и ни к чему: на этом много потеряешь и мало заработаешь; сначала надо получить ученую степень, а уж потом не спеша подумать, стоит ли ради какой-нибудь дерзкой статьи, которая будет ходить в рукописи, рисковать должностью и зарплатой? Юная девица спрашивает тебя, вступать ли ей в партию: ведь в партии, кажется ей, она сможет делать больше хорошего; мне стыдно, но я не могу дать ей совет; в таком возрасте, как она, я был членом партии, теперь — беспартийный, и не слишком большая разница, с партбилетом или без оного ты работаешь исследователем в академическом институте.

30

За покерный столик интеллигентской власти ты сел как человек, который достаточно состоятелен, чтобы проиграть все, что есть у него в кармане. Не такая большая хитрость — получить на провинциальной сцене роль, которая насытит твое тщеславие; если ты не будешь его кормить, оно станет есть тебя. Ты можешь быть и доброжелательным, располагать к себе: выцарапаешь прибавку к зарплате для своих молодых сотрудников, пришлешь в институт открытку из Рима или Гетеборга с запрятанным в текст озорным намеком, раздашь мелкие сувениры: японскую головоломку, китайскую книгу пророчеств, своей пожилой секретарше четки, в самом деле благословленные папой. Выставишь на стол эльзасскую клубничную палинку и расскажешь пару забавных историй; ты в самом деле любишь этих людей, даже тупого и глуховатого стукача. С приставленными к тебе соглядатаями ты разговариваешь покровительственным тоном; тебе надоедает смотреть, как неумело они суетятся вокруг тебя в Лондоне, и ты советуешь им купить для жены подарок немного более изящный, чем они выбрали, и даже помогаешь объясниться с продавцом, говоря вместо их глупостей что-нибудь более толковое; если они слишком много выпьют, доводишь их до кровати, а утром даешь таблетку, смягчающую похмельные муки. Снисходительно кладешь руку им на плечи: они ведь под стол пешком ходили, когда ты уже участвовал в сопротивлении, и в друзьях у тебя были люди, ставшие с тех пор легендой. Истории твои окрашивают первые шаги нынешнего строя мальчишеской романтикой, позже все становится куда более мрачным, но нимб тюремных лет мерцает над твоими ушами. Ты стал действительным членом клуба чистых, теперь ты сам посвящаешь в рыцари молодежь. Сотруднику, которого посадили в кутузку на несколько дней, ты даришь на память свой перочинный ножик с выструганной в тюрьме рукояткой, сотрудник растроган чуть не до слез. Раз в год вы, былые соратники-зэки, герои солидной и неопасной теперь оппозиции, восковые фигуры национального пантеона, встречаетесь на острове, где на белых сваях стоит твоя дача — семейное наследство, память о Баухаусе. Сам ты не переселился еще в пантеон ветеранов, еще не завидуешь молодым за то, что они что-то понимают и что-то делают, еще не насилуешь литературный стиль над наивными мемуарами, еще плывешь куда-то каким-то курсом. Это ты-то — чистый? Просто ты знал, когда нужно пойти на такой компромисс, который хотя и необходим, чтобы остаться в живых, но не перечеркивает легенду. Знал, когда нужно, отойдя в сторонку, загадочно улыбаться и запускать в интеллигентский фольклор свои личные афоризмы. И чувствовал, когда наступает самый удобный момент для скандального выступления, чтобы скандал не вышел за разумные рамки. Гуляя по лесной тропе, ты окидываешь взглядом пройденный путь, и тебе все труднее отмахиваться от соблазна рассказать, что ты понял. Положение твое терпимо, чемоданы твои изучают уже лишь при каждой третьей поездке, карманы не заставляют выворачивать вовсе; у тебя будет достаточно покоя, чтобы написать все, что у тебя на уме. Вместе с друзьями вы заложили основы классовой власти интеллигенции, власти, которая уже была ненавистной, будет еще и приемлемой и приятной, но никогда не будет иной. Вот прекрасный случай выболтать, что там у твоего класса в подсознании. Напиши его коллективные мемуары, в которых можно высмеять смысл его заблуждений, высмеять, не оглядываясь ни на какую нравственность, ибо тебе совершенно все равно, кому повредит или кому пойдет на пользу эта историко-философская комедия. Какова цена, которую ты за это заплатишь? Ответить на это смело доверь полиции. Сложнее другой вопрос: если ты выберешься из той культуры, в которой сидишь по уши, то — куда к черту ты попадешь? И тут тебе приходит на ум — сумасшедший дом.