– Простите великодушно, ваше царское величество. Мать
этой девицы была моей любимой троюродной сестрою. Сонечка выросла при мне,
будучи много младше: я уже женился, а она к тому времени только входила в пору.
Дочь ее – живой портрет своей матушки, видно, какой та была красавицей в свои
года. Искали ей хорошего жениха с достатком, а она возьми да и убеги с каким-то… –
Он взглянул на вспыхнувшую Дашу и оборвал себя: —…с тем, кто по сердцу
пришелся. Отец у нее был мягок да жалостлив: единственная дочь, росла без
матери, он все ей и спустил, а на мой бы характер такое – я бы с нее кожу
живьем содрал!
Лицо у князя вдруг сделалось угрюмым, он метнул угрожающий
взгляд на свою дочь… Княжна Екатерина вспыхнула, отвела глаза.
Внезапно раздался грозный рык, потом суматошный вопль, и
общее внимание переметнулось от невесть откуда взявшейся Даши Воронихиной на
Волчка, который отскочил от Хорхе и прыгал теперь вокруг Никодима Сажина.
Староста, о котором уже все успели забыть, пытался уйти со
двора усадьбы, таща за руку заглядевшуюся на Дашу дочку, однако Волчок
преграждал ему путь и еще норовил куснуть посильнее.
– Куда ж ты направился, голубчик? – весело спросил
князь Иван Алексеевич. – Неужто не хочешь больше правды требовать с того,
кто твою дочку сильничал?
Он захохотал, сестра его тоже не сдержала смеха. Никодим еще
пуще насупился, Мавруха забегала лживыми глазами, а до Петра Алексеевича и
князя Долгорукого только сейчас дошло то, что остальные уже давно сообразили.
Получается – что? Эта красавица и тот чумазый парнишка,
которого Сажин обвинял во всех смертных грехах, – одно лицо?!
Они переглянулись, потом враз обернулись к Даше и уставились
на нее:
– Ты… ты… это ты?!
Девушка кивнула смущенно:
– Ну да. Меня батюшка с матушкой Данькой звали.
Говорили, что мне надо было мальчишкой родиться. Я в детстве забияка была –
спасу нет, со мной даже Илья, старший брат, связываться боялся. Вот и назвалась
Данькой, когда пошла родителей искать.
– Искать? – удивился Алексей Григорьевич, морщась
от грозного лая Волчка, который нипочем не давал Сажину и его дочери удалиться
хотя б на шаг. – А что с ними такое? Почему они на свадьбу дочери князя Василья
Владимировича не приехали, там все Долгорукие собирались, и родственники, и
свойственники, и седьмая вода на киселе? А Софья все же Василью Васильевичу,
как и мне, троюродная сестра. Он долго злился, что за твоего отца вышла, да и
все мы злились, да сколько можно? Порешили мы с ним предать забвенью старинные
распри и помириться с Софьюшкой. Знаю, что ей было загодя приглашение
отправлено. Неужто не получили?
– Получили, – угрюмо кивнула Даша. – И
получили, и отправились в путь. Хотели меня с собой взять, да я накануне
перекупалась, простыла, говорили, нельзя мне в такой долгий путь трогаться.
Оставили дома. Брата Илью на хозяйстве, меня – за маленькими смотреть. До чего
же сердце у меня болело, когда они уезжали, – передать не могу! Умоляла: «Матушка,
родненькая, не езди, ради Христа!» Сон видела плохой – такой плохой и страшный…
Не послушались они меня. Очень радовались, что его сиятельство Василий
Васильевич про них наконец вспомнили, что с родней теперь помирятся, через
столько-то лет. Поехали… Уже в последнюю минуту я упросила отца, чтобы Волчка с
собой взял. Они уехали, а я места себе не находила. Прошло две недели – по моим
подсчетам, они уже должны были быть в Москве, как бы медленно ни ехали, –
вдруг снится мне сон – страшный-престрашный. Клубок змей… Вещим тот сон
оказался! Поутру слышу: кто-то лает под моими окнами. Смотрю – Волчок! Весь
ободранный, голодный, еле живой. Увидел меня, сел рядом и завыл… так завыл, как
по покойнику воют. Я сразу поняла – беда. Волчок сутки спал, видно было, крепко
досталось ему. А что стряслось – так не расскажет, не человек ведь, говорить не
обучен. Зато как отлежался, очухался – опять начал выть да лаять, да вокруг
дома метаться. Отбежит от крыльца и на меня глядит – пошли, мол, иди за мной! И
в лес манит, вдаль. Долго мы с братом спорили да рядили, что делать. Он
говорит: надо-де ждать. Я – ждать нельзя ни в коем случае, надобно идти на
поиски. А на нем все хозяйство, тут как раз косьба-молотьба, ему продыху нет. И
сам не может уехать, и меня не отпускает. Я взяла и…
Даша махнула рукой.
– Сбежала? – отчего-то особенно жадно спросила
княжна Екатерина. – Неужто сбежала из дому?
– Что ж было делать? – доверчиво взглянула на нее
Даша. – Взяла отцову старую одежку, в которой он ездил поля объезжать,
косу остригла… – Глаза ее на миг заволокло слезами. – Коса у меня
была такая, что ни в какую шапку не спрячешь.
– Косу! – ахнула Екатерина Алексеевна. – А не
жаль было?
– Отца с матерью жальче, – ответила Даша с
печальной улыбкой. – Коса – что коса! Коса вырастет, а нет, так и Бог с
ней. А вот отца с матерью других Господь уже не даст.
Петр Алексеевич незаметно кивнул. Он всю жизнь жил с горькой
обидой на судьбу за то, что отняла у него родителей, обездолила. Теперь отзвук
той же обиды услышал в словах этой девушки и посмотрел на нее с еще большей
симпатией. Хороша, ну до чего хороша! Только вот любопытно знать, куда она
девала свои грудки, когда представлялась мальчишкою? Он сам видел ее в образе
юнца и, сколько помнил, грудь у нее тогда была вполне ребячья, плоская. Небось потуже
затянулась под рубахой какой-нибудь тряпкою. То-то дивилась горничная, когда
Даша предстала перед ней в своем естественном виде. Грех, право слово,
уродовать этакую стать!
И мысли рано созревшего, рано познавшего доступные женские
прелести, рано развратившегося юнца незамедлительно обратились именно к этому,
более всего в жизни интересующему его удовольствию. Теперь он смотрел на Дашу
совсем иным взглядом – раздевающим. Он уже мысленно обладал ею и от мыслей этих
возбудился так, что даже стоять сделалось неловко. Вот странно: ни прежняя
невеста, Мария Меншикова, ни Екатерина Алексеевна, с которой его ненавязчиво,
но неуклонно сводит князь Долгорукий (Петр был, может, и не больно умен, зато
проницателен, особенно относительно человеческого корыстолюбия), не заставляли
его томиться неодолимым плотским желанием. А тут – будто огнем обожгло!
Он неприметно усмехнулся. Еще не встретилось женщины,
которая отказала бы императору, пусть он и неуклюжий юнец. Зато – венценосный
юнец! Эта скромница тоже не откажет. Жаль, что нельзя получить ее прямо здесь.