Вернувшись, Лиза исповедалась в Кафедральном соборе. Она,сказала священнику, что, увидев копию Святой Плащаницы, она перестала верить в Воскресение Христово. Священник, немного подумав, сказал, что не следует основывать свои суждения о столь важных вещах на сомнительной реликвии.
– Мы не утверждаем, что это и есть Святая Плащаница, – сказал он.– Только то, что она может быть ею. Если вы думаете, что она не подлинна, то это еще не повод, чтобы не верить в Воскресение.
– Но дело в том, отец, – сказала она, – что я уверена в подлинности Плащаницы.
– Тогда почему вы говорите, что утратили веру? – Голос священника был удивленным.
– Потому что человек, на которого я смотрела, мертв. Так выглядят засушенные цветы.
Священник посоветовал ей пойти домой и помолиться в тишине своей комнаты.
Во второй раз Лиза исповедалась Лючии, когда они сидели на скамье у реки, наслаждаясь теплом солнца, скрытого легкой облачной дымкой, и ели бутерброды с сыром. Теперь это была мирская исповедь. Она рассказала девушке о своих жизненных трудностях: об отсутствии взаимопонимания с отцом и (что, впрочем, огорчало ее меньше) с братом; о неудаче, постигшей ее на первом выбранном поприще – в балете, которая частью объяснялась слабым здоровьем, но в основном – недостатком таланта; о своем расторгнутом браке – хотя у нее до сих пор сохранилось чувство, что брак заключается на всю жизнь. Она завидовала большой и любящей семье Лючии, завидовала ее молодости, в которой всегда кроется обещание семейного счастья. К тому же – из-за того, что поздно начала и долго болела – Лиза никогда не станет чем-то большим, чем просто хорошей певицей, Лючия же могла по крайней мере надеяться, что в один прекрасный день станет великой.
– Как же вы обходитесь?..– Девушка опустила голову, покраснев от собственной смелости.
– Ты имеешь в виду, без любви? О, я стараюсь больше об этом не думать. Это дается нелегко – могу тебя уверить, я совсем не бесстрастна. Но можно многое подавить, с головой уйдя в работу.
– Я никогда не смогу уйти в работу настолько, — со вздохом сказала девушка, украдкой взглянув на свое обручальное кольцо.
– И правильно, моя дорогая, – сказала Лиза. Они замолчали. Лизу беспокоила дурацкая мысль,
что если бы руки Христа не были сложены таким приличествующим (хотя и таящим намек) образом, то Церковь не могла бы демонстрировать Его изображение.
– Хорошо, что мы вдали от Рима, – сказала она Виктору.– Если бы я поехала туда, то стала бы такой же атеисткой, как вы!
Виктор ответил, что он не атеист. Нельзя вырасти на Кавказе, созерцая ночами тысячи чистых и ярких звезд, и не иметь в душе хотя бы отсвета религиозного чувства.
После этих слов Лизе страстно захотелось в горы, в их тишину и спокойствие. Съездить в Комо и обратно можно было за один день. Она спросила Виктора, не хочет ли он поехать с нею. Его глаза оживились, сквозь роговые очки в них, казалось, блеснули снежные вершины его родной Грузии.
Безоблачным июньским днем они пили чай на террасе отеля, выходившей на искрящееся озеро с четким очерком гор на заднем плане. Она чувствовала такую легкость, что готова была взмыть с террасы и полететь над озером. Прохладный освежающий бриз подхватил бы ее. Виктор тоже чувствовал себя счастливым – благодаря горам и письму от Веры, пришедшему утром. Та пребывала в превосходном расположении духа и лишь очень по нему скучала. С той же почтой Лиза получила от нее подарок – гравюру Леонида Пастернака, изображавшую Херсон. Она как-то упомянула Вере о Херсоне как о дорогой для ее памяти части черноморского побережья. Это был заботливый и трогательный дар.
За чаем Виктор снова просмотрел письмо, посмеиваясь над отрывками, которые зачитывал Лизе вслух. «Дорогой, я купила корсет для беременных. К твоему возвращению растолстею, наверное, как хавронья». Какая радость, говорил он, что осенью так неожиданно появится ребенок. Как сильно он скучает по Вере, как тяжело ему было бы без Лизи-ного общества. Его первая жена и десятилетний сын погибли во время гражданской войны: в их дом угодил шальной снаряд. Ему до сих пор трудно говорить об этом. До встречи с Верой он не ждал больше счастья от жизни.
Они отправились прокатиться на фуникулере. Он продолжал говорить о жене и будущем ребенке, прерываясь лишь для того, чтобы указать на прекрасный вид. Она никогда не предполагала, что он так разговорчив. Раньше ей было нелегко общаться с ним без Веры в качестве посредника. Он говорил очень мало, разве только выпив; а жена его была насчет этого очень строгой. Но сегодня, в горах, он раскрылся, хотя ход его мыслей был так же ограничен семейной темой, как ход вагончика фуникулера – его тросом. Самой Лизе говорить не хотелось, она довольствовалась улыбками и кивками, наслаждаясь пейзажем.
Они спустились в город уже к вечеру, и никому из них не хотелось торопиться на станцию. Он предложил попытаться снять комнаты в великолепном отеле, где они пили чай.
– Мы не понадобимся до завтрашнего вечера, – убеждал он ее, – Фонтини мы не принадлежим – хотя он именно так и думает! И Делоренци, этому надменному коротышке, – тоже! Я знаю, что вы думаете о Милане. Ужасный город! Ладно, черт с ними, давайте останемся здесь на ночь!
Лиза, сперва удивившись, согласилась.
– Отлично! – сказал он и бросился в отель. Вернулся он, сияя от успеха.
– Но у меня с собой ничего нет! – внезапно вспомнила она.
– А что вам нужно? Она подумала.
– Ну, полагаю, только зубную щетку и пасту!
– Подождите здесь.– Через три минуты он вернулся с тремя бумажными пакетами.– Багаж при нас, – он рассмеялся.– Мне понадобилось гораздо больше: еще и бритвенные принадлежности!
Поднимаясь в лифте, они обменялись смешками по поводу подозрительных взглядов, брошенных на них регистратором и портье. Разместившись в своих комнатах, они неспешно и с удовольствием пообедали. Обеденный зал был полон, но его обширность и высокие потолки побуждали есть молча или ведя чуть слышную беседу. Приступ разговорчивости у Виктора прошел, но их молчание было дружеским, а не неловким. Сквозь балконные двери они смотрели на спокойное озеро, к сумеркам начавшее покрываться рябью. Потом прогулялись по берегу. Ночь в горах наступила быстро, вскоре вершины можно было «увидеть» только по тому, что там не было звезд – открытое же небо было усеяно ими. Какой бы избитой мыслью это ни казалось, Виктор был прав: глядя на такие звезды, невозможно не верить в нечто.
Рядом с ее дверью он удивил ее, запечатлев на ее губах крепкий поцелуй.
– Я давно собирался это сделать! – рассмеялся он.– Они у вас такие полные и так красиво очерчены! Вера меня простит. Вы, надеюсь, – тоже. Увидимся утром.
Он никогда не выказывал любопытства к ее прошлому, но когда за завтраком она обмолвилась о том, что была, «возможно, наполовину еврейкой», это его заинтересовало. В неспешном поезде, возвращавшем их в Милан, она обнаружила, что рассказывает ему вещи, о которых никогда никому не говорила. Неважный собеседник, он был замечательным слушателем, и ей полегчало от разговора с человеком, который ей сочувствовал, но не был чересчур близок. В общем, поездка в Комо так освежила Лизу и восстановила ее силы, что она спокойно справилась с двумя остававшимися неделями сезона.