Однажды утром, когда Тристан еще давил храпака после вчерашнего, Нуна вышла из ванной совершенно голая — вся в каплях, с замотанными полотенцем волосами — и уселась рядом со мной на веранде пить кофе. Щекам стало горячо от прихлынувшей крови, я принялся лихорадочно искать, куда девать глаза, а в голове крутился вопрос: чего же я все-таки недопонял? Она положила в чашку два кусочка сахара, старательно размешала и расхохоталась. Сумасшедшая девка.
— Видел бы ты свою физиономию, Джек! — фыркнула она.
— Видела бы ты свою…
Я поперхнулся последним словом. Но моя реплика все равно рассмешила ее еще сильнее.
— Но что ты… почему… я… объясни же… — промямлил я с нервным смешком.
— Ну, слава Богу, — произнесла она серьезно.
— Что-что?
— Знаешь, я уж думала, что до тебя никак не достучаться. Ну вот, я удостоилась твоего внимания, теперь ты мне скажешь, наконец, почему уже который день на меня дуешься.
— Я… я на тебя дуюсь?
— Дуешься.
— A-а… я… да нет… ты тут ни при чем.
— Нет, Джек, послушай. Я не хочу становиться между тобой и Тристаном, не хочу быть «той самой девушкой», понимаешь? Я сейчас же уеду, если ты скажешь, и ни капельки на тебя не обижусь. Я же чувствую, тебя грузит, что я здесь, да еще мы с Тристаном, все такое, да еще, чисто гипотетически, может быть… ну, не знаю… треугольник… Тебе это на фиг не надо в твоем… поле зрения — так и скажи. Я уеду, о’кей? Я не хочу мешать, понятно же, что ты не затем сюда ехал, чтобы получить лишние проблемы на свою голову.
— Черт побери, Нуна, никому ты не мешаешь, не говори глупостей… Ты зря принимаешь это на свой счет, со мной бывает. Я просто… отключаюсь.
Я чувствовал себя полнейшим идиотом, сознавая, на кого был похож: на страуса, который удивляется, что его укусили в зад, когда он так хорошо спрятал в песок голову.
— Ты уверен? Или это так, из вежливости? Знаешь, давай без этого, вежливость — ну ее на фиг, договорились?
— Честное слово, ты тут совершенно ни при чем… только очень тебя прошу, прикройся…
Я протянул ей большую вышитую подушку, продолжая смотреть на море, — я только на него и смотрел с той самой минуты, как она села. Открывавшийся вид еще никогда меня так не утомлял, как в то утро. Нуна взяла подушку, озадаченно наморщила лоб.
— Тебе неприятно?
Я схватился за голову.
— Ты спишь с Тристаном, — вырвалось у меня.
— И всего-то… А иначе?
— Что — иначе?
Разговор принимал нехороший оборот. Опасный.
— А иначе — ты бы смотрел?
— Ты красивая… А я гетеросексуал, во всяком случае, был таковым в последний раз, когда проверял.
— А… а что, такие вещи нужно периодически проверять? И когда же в последний раз ты… проверял?
— Тебя-то это каким боком касается?
— Не знаю… Каким боком это меня касается, Джек?
— Ты очень красивая. Больше я ничего не говорил.
— Ух ты! Комплимент! От тебя! Я польщена. Жаль только, что он касается моих… физических данных. Свиньи вы все…
— Ну, знаешь!.. Естественно, это первое, что приходит в голову! Еще ты замечательно играешь в шахматы. Довольна?
— Продолжай.
— Э-э… Ты… у тебя отменное чувство юмора?
— Мало…
— О’кей, получай: ты яркая, блестящая девочка. Чуткая, смелая, ты… — Я осекся, чтобы не наговорить лишнего. — И мне очень приятно твое общество, — закончил я. — Удовлетворена?
— Еще б тебе было неприятно мое общество, мы с тобой едва знакомы, а я уже в чем мать родила, — сострила она и первая расхохоталась.
— Идиотка.
— Ну, еще.
— Нет уж, хватит с тебя.
Когда ты кончаешь, меня слеза прошибает, мог бы я добавить, если бы был полным придурком.
Я встал и прошелся по веранде. Нуна свернулась по-кошачьи на плетеном диванчике; подушку она прижала к груди, зато открыла мне обзор на розовое, перламутровое естество между ног. Я отвернулся — резко, как от пощечины, ощутив странную дурноту от безнадежно запутанных чувств, сильных и противоречивых, словно невидимая рука пошуровала у меня в грудной клетке и перемешала жизненно важные органы. Нуна все видела и посмеивалась. Нет, все-таки, если ей нужно было просто мое внимание, она хватила через край.
— Если ты оденешься, я, так и быть, сыграю с тобой партию в шахматы, — сказал я по какому-то наитию.
— Ты, так и быть, сыграешь со мной?
— Вот именно. И выиграю.
— Скажите пожалуйста, мы сегодня в ударе! Ты выиграешь? У меня? У Сарраманги?
— Точно. Я сделаю сестру гроссмейстера.
Это я неудачно ляпнул и тут же пожалел. Думал, она прицепится к слову, но ничуть не бывало.
— Жаль будет испортить тебе настроение, в кои-то веки ты был в духе! Но раз ты так настаиваешь…
Она встала и пошла наверх одеваться. Я налил себе еще кофе и подумал, что тактику Нуна, пожалуй, выбрала правильную. Она здорово выбила меня из колеи, и вот ведь парадокс — не столько ее нагота была тому виной, и даже не насмешливое бесстыдство так меня смутило, а то, что она, кажется, действительно хотела пробиться сквозь мою летаргию, достучаться до меня во что бы то ни стало. Я был где-то даже тронут. Нахальная чертовка, но тонкий психолог, что есть, то есть. В порядке шоковой терапии набить морду Тристану или полюбоваться на Нунины сиськи — понятно, что предпочтительнее.
Она вернулась, одетая в длинную футболку. Дышать стало легче. Мы сели за низкий столик, мне выпало играть белыми.
— Тристан дрыхнет?
— Угу… И вряд ли скоро продерет глаза. Они с Дэйвом вчера вылакали все, что было на судне. Таких ершей заделывали, кошмар. Мы только под утро легли.
— А тебе, я смотрю, хоть бы что?
— А мне — двадцать три года… — озорно подмигнула она и пощупала свой бицепс.
Я сделал первый ход пешкой. Я буду не я, если не выиграю эту партию.
— А тебе-то сколько лет?
— Тридцать шесть.
— Значит… тринадцать лет разницы. Это…
— Играй, — отрезал я.
Я сразу задал игре такой темп, что Нуна не могла не понять, как кровожадно я настроен. Она действовала осторожно, терпеливо расставляла ловушки, ждала, когда я попадусь. Каждый ход обдумывала целую вечность, ей нравилось заставлять меня ерзать от нетерпения. Она сама клюнула на мою наживку, это было здорово. Я наступал вразброд, скорее дразня, чем всерьез угрожая, и тем самым готовил хитроумнейшую и смертельно опасную западню: каждая сумбурная атака давала возможность стратегического отступления. Вот этого-то Нуна и не видела. Впервые я, кажется, смог заманить ее — так, что она и не заметила, — на свою территорию. Еще какое-то время она теснила меня, полагая, что победа у нее в кармане. Наконец я пожертвовал слона, и она, окончательно утратив бдительность, взяла его конем, тем самым конем, который был ключевой фигурой ее защиты. Она, конечно, это знала, но не думала, что я сумею сразу же проникнуть в образовавшуюся брешь. Я же именно это и собирался сделать, причем так элементарно, что она не разгадала маневра. Пешка уж слишком явно прикрывала ферзя. Вот чего я добивался: заморочить ее до такой степени, чтобы самое простое решение даже в голову не пришло. Делать ставку на ошибку противника в шахматах нельзя ни в коем случае, кроме одного: если это ваш единственный шанс добиться победы. Я откинулся в кресле с довольным вздохом. Нуна уставилась на меня, не понимая в чем дело, перевела взгляд на доску и подскочила, как ужаленная.