Ищи ветер - читать онлайн книгу. Автор: Гийом Виньо cтр.№ 17

Я задумался. Поставил коней на доску, передвинул еще одну пешку.

— Возможно… Извини.

Мы сделали ходов двадцать, попивая горячий чай; я нарочно допустил две незаметных ошибки: проверял. Нуна играла довольно сильно. В какой-то момент она подняла голову.

— Ты все-таки держишь меня за дуру или так плохо играешь? Шах.

Я уставился на доску. Когда же она успела так меня потеснить? Вроде не было ничего угрожающего и вдруг… Я прозевал, оправдываться было нечем, но это и вправду была отличная атака — тихой сапой, с прикрытыми тылами. Шесть ходов — и я покойник, если она знает, что делает. Я попробовал отвлечь ее, прикрыв короля слоном, который только лаял грозно, а укусить вряд ли мог. Нуна усмехнулась и снова поставила мне шах ладьей, как и следовало. Она просчитала все ходы от и до, ни о каком везении и речи не было. Я положил своего короля, откинулся в кресле, улыбнулся.

— О’кей, и где же ты научилась играть?

Нуна смотрела, не отводя глаз, уголки рта сморщились в лукавой гримаске. Ее так и подмывало открыть секрет, но она удержалась.

— А…

Она налила нам еще чая.

— Реванш? — рискнул я.

— Попозже… Перевари.

Последнее слово она произнесла, чуть ли не облизываясь. Стерва.

14

Небо местами прояснилось, и парочка отправилась прогуляться по берегу. Они звали и меня, я отказался. Мне хотелось побыть немного одному, так что их уход оказался очень кстати. Я спокойно занялся приготовлением давно обещанного «чили кон карне». Рецепт моего дяди, он же научил меня серфингу, покеру и философии дзен. Такая вот странная квадратура. Сейчас он сидел в тюрьме в Вестре-Фенгсель, в Дании, ждал экстрадиции. Поразительный человек. Чем-то он напоминал Тристана. Надо же, это впервые пришло мне в голову.

Тристана и Нуны все не было, и я поужинал один. Кастрюльку с чили оставил на плите — вдруг придут голодные, и лег в постель со сборником Роберта Фроста, от которого меня сморило через десять минут. Давно уже я не засыпал под ласковый шелест моря. Первые четыре года моей жизни прошли на берегу океана, у меня остались лишь обрывочные воспоминания об этом времени, но тело, оказывается, помнило все. Мне три года, в ушах — океан. Три года, и жизнь такая обалденно простая. А может, и нет, может, мне пригрезилось издали это детство, и оно вовсе не мое или не детство даже. Это ведь, наверное, серьезная штука — детство, еще до начала эрозии, до всего этого времени, что выбеливает дерево и обкатывает камни. Запоминается море и забываются тогдашние маленькие концы света. Не знаю, не помню.

Я проснулся среди ночи, задыхаясь, мне было страшно — снился кошмар, ничего конкретного, просто ощущение. Несколько минут я не мог отдышаться, пытаясь облечь в краски свой невнятный сон, назвать словами безымянные тени. Утер ладонью лоб — я весь вспотел. Встал, чтобы выпить чего-нибудь, но на пороге комнаты так и замер у приоткрытой двери. В синем сумраке гостиной Нуна, голая, в лунном нимбе, медленно раскачивалась на диванчике, обняв ногами Тристана. У меня перехватило горло, глаза как приковало, я стоял и смотрел, затаив дыхание. Ни он, ни она не издавали ни звука, тишина вдруг показалась мне давящей, словно исполнялся балет под водой. Я не мог оторвать взгляда от живота Нуны, от ее тяжелых грудей с темными кругами сосков, от черных прядей, прилипших к лицу. Глаза ее были закрыты, но время от времени голова запрокидывалась, и тогда веки приподнимались, открывая слепой взгляд, устремленный в потолок, а она замирала всем телом на какую-то секунду, потом вздрагивала, бедра снова приходили в движение, медленно, постепенно, и вот уже ее тело снова плавно колыхалось, точно водоросль в волнах.

Я долго созерцал эту сцену, мучаясь немилосердной эрекцией, меня трясло и в то же время будто парализовало, я дышал прерывисто, в том же ритме, что Нуна, в том же ритме, что Тристан. Потом — мне казалось, прошли часы, судя по тому, какой тяжестью налились ноги, — они скатились на пол, Тристан встал на колени позади Нуны и медленно вошел в нее. Теперь она тихо постанывала сквозь стиснутые зубы, голова безвольно моталась, влажные волосы мели по половицам. Их движение убыстрялось, и, когда Тристан задышал со свистом, Нуна вдруг подняла голову и посмотрела в мою сторону. Мои ноги подкосились, хотя она никак не могла увидеть меня или услышать. Там, где я стоял, была густая тьма, почему же ее взгляд направлен точно в приоткрытую дверь, на уровне моего живота? Медленно-медленно я отступил на шаг и могу поклясться, что видел, как по ее губам скользнула улыбка. В следующее мгновение ее локти подломились, плечи стукнулись об пол, и глухой, как сквозь вату, стон вырвался из горла — нет, из нутра, а руки Тристана тискали плоть ее бедер в последнем содрогании. Желудок скрутило спазмом, я отвел глаза, в первый раз за целую вечность, и оперся о стену, облизывая пересохшие губы. Шатаясь, еле доплелся до кровати и упал навзничь, обессиленный, дрожа от озноба. Взялся было рукой за член, но тотчас опомнился, девятый вал досады накрыл меня с головой. Я закрыл глаза, всем своим существом призывая сон. Спать. Забыться, Бога ради. Приди, эрозия.

15

Дней через пять меня посетило то, что называют «дежа вю». Оно было все отчетливей, это ощущение, что я воссоздаю вокруг себя обстановку, которую сам же оставил, впрочем, не совсем по своей воле. Тишина, вода, чуть непривычно, но час от часу это проходит. После нашего загула в пабе я свел до минимума свои контакты с миром, включая Тристана и Нуну. Мы просто жили под одной крышей; у них было свое расписание, у меня — свое. Случалось, мы ужинали вместе, играли партию-другую в шахматы, но не более того. Секрет я узнал: братом Нуны был Хавьер Сарраманга, испанский гроссмейстер. С ней я больше не играл. Она предлагала и улыбалась всякий раз, когда я отказывался. Тешила самолюбие.

Я читал. Романы, журналы, справочники. И стихи тоже; Рембо привел меня в полное изумление и оставил в душе смутную ярость от сознания своей темноты. Его «Озарения» показались мне подвигом безумца: я ничего в них не понял. «Мчаться к ранам — по морю и воздуху, вызывающему утомленье; к мукам — по молчанью убийственных вод и воздушных пространств; к пыткам, — чей смех раздается в чудовищно бурном молчанье» [17] .

Я купил себе затычки для ушей. Фантастика — Тристан с Нуной как будто больше не трахались. Иногда я по полдня ходил с затычками, чувствуя себя рыбой в аквариуме; я бы их и вовсе не вынимал, но голова начинала кружиться, а потом и болеть. Я видел проходящую мимо Нуну из-за стекла моего аквариума, она ступала без малейшего шороха. Можно было усомниться в том, что она вообще существует; это всего лишь симпатичный призрак, говорил я себе, безобидный мираж. Если на грех ей случалось на меня посмотреть, иллюзия рассеивалась, и это меня злило. Тогда я вставал и уходил читать в кровать.

Я отлично знал, что делаю. Профилактический аутизм на неопределенный срок. Я сам улыбнулся, когда поставил себе этот диагноз. И записал его. Была у меня такая тетрадь на спиральке, куда я заносил уйму всяких глупостей. Чем бессвязнее, тем больше мне нравилось. Заметки о погоде вперемешку с высоколобыми афоризмами. Я писал, как была одета Нуна и что ел Тристан в тот или иной день. Я играл в душевнобольного — за вычетом свободы. Вооружившись биноклем, записывал марки проезжавших по шоссе машин и зачем-то вычислял процентные соотношения. Сочинял гибриды из поговорок: «Одна ласточка куста боится»; «Не рой другому яму — ни одного не поймаешь»; «Назвался груздем — пожнешь бурю»; «Обжегшись на молоке, не пьют шампанского». Чушь собачья. Время идет, ветер носит. Что я делал — я и сам понятия не имел.