Культура шрамов - читать онлайн книгу. Автор: Тони Дэвидсон cтр.№ 14

Обратившись к интерьеру фургона, я подловил Выход между землей и небом, в прыжке с кухонного стола на складную кровать в спальном отсеке. Потом я засунул камеру в карман и нырнул вниз между гудящим холодильником и плитой, найдя в этом белом металлическом проеме нечто, похожее на безопасность, а Выход тем временем продолжала метаться по фургону и крушить мебель, как будто завтра для нее не существовало.

Головография

Движение было всегда. Одно из самых ранних воспоминаний о матери тоже связано с движением: она сидит, обхватив отца за пояс, в мчащейся по каким-то сельским закоулкам машине. Сейчас она уже успокоилась, но было видно, что в любой момент может сорваться, поскольку паранойя отца не способствовала душевному покою. Каждые пять секунд он оглядывался через плечо, обметая волосами спинку водительского сиденья, и пожирал глазами вид из заднего окна.

«Никого там нет, нечего беспокоиться, лучше смотри вперед, на дорогу».

Стараясь держать себя в руках, Выход выговаривала каждое слово почти по буквам, но голос ее все равно подрагивал. Отец выпаливал в ответ не очень вразумительные обрывки фраз, из чего можно было сделать вывод, что он напуган.

'Там были двое мужчин… точно… там были двое мужчин, ехали на машине… похожи на полицейских… на тех, с нашей последней стоянки… я уверен, я уверен, я уверен». Мать поглаживала его голову, осторожно, чтобы не задеть шишку.

«Ни в чем ты не уверен, просто боишься. И напрасно. Все будет хорошо».

И пока они утешали друг друга, я вспомнил лекцию о безопасности дорожного движения, которую прослушал в моей последней школе во время нашей последней, достаточно долгой остановки, а вспомнив, уже не мог думать ни о чем другом. Постой, посмотри, послушай. Мне казалось, что отец если и знал что-то об этом, то давно все забыл.

Я как раз делал этот снимок, когда Паника заговорил со мной каким-то странным, чужим голосом. Но выглядел он при этом спокойным.

«Они знают про нас».

Я спросил, кто.

«Они», — ответил он, следя, как брошенная им галька полетела дальше, чем предыдущая.

Я снова спросил, кто они. И, чтобы обратить на себя внимание, засунул руку к нему в карман. Он напружился почти мгновенно, застигнутый моим прикосновением врасплох.

«Не смей трогать яйца», — сказал он.

«Почему?» — удивился я, вынимая руку из его кармана.

Он завертелся волчком, как в танце тогда в халупе или в туннеле; кружащийся Паника, только я видел его во всем блеске. Выход даже не представляла, на что он способен, потому что он никогда не танцевал в ее присутствии. Это было нашим секретом. Наш секрет. Он потянулся ко мне и грубовато сгреб меня руками, держа за брючный ремень и за ворот рубашки. Он дразнился.

«Вечно с вопросами, вечно с вопросами. И раз… и два… и три…»

Я почувствовал головокружение, ремень больно впивался в живот, воротник сдавливал шею, кровь прилила к голове. Я видел, как несется на меня земля, и вот уже трухлявое дерево пирса в десяти сантиметрах от моего лица — было бы время высунуть язык, и я мог бы слизнуть соль с досок.

«…И четыре… и пять…»

Но тут он разжал руки. Я не мог в это поверить. И прежде чем я врезался в воду, перед моим взором предстала череда наиболее памятных мгновений: я у него на руках в заброшенной халупе, под землей в черном туннеле, под водой в горной лагуне, между его длинными ногами, молотящими по воздуху… Я увидел, как волосы падают ему на лицо, закрывая, будто вуалью, то потрясение, которое мелькнуло в его глазах… И я почувствовал, что все идет прахом.

Я захлебывался в холодной воде. Мне казалось, что у меня вмятина на голове от удара о набегающую волну или, может, о камень, скрытый под водой. Но на догадки не было времени. Я барахтался и вопил что есть мочи, а потом мне привиделось, будто сквозь брызги воды, я разглядел на причале отца — он еле держался на ногах и не сводил с меня глаз, обхватив голову руками. А теперь он танцует… так я думал, но, может, это просто волны качали меня, утягивая на глубину, поскольку уже через тридцать секунд я почувствовал, как его руки подхватили мое слабеющее тело, почувствовал, как его ладонь выпихнула мой подбородок из воды.

А дальше все будто в тумане. Вот он выносит меня на берег и бежит к машине, мир словно свихнулся, реальность растворяется в калейдоскопе красок и ощущений; я продрог до костей, и, однако, тело мое пронизано теплом; нет ни пляжа, ни моря, зато невесть откуда появилась Выход, которой с нами не было. Склонившись к моему лицу, она смотрит на меня так по-родственному и в то же время так интимно, как только она умеет. А потом я увидел щетку, эту до сего дня не опробованную мной взрослую принадлежность для мытья, которая вдруг начинает скользить по моему телу — по груди, в паху, между ягодицами… Выход сосредоточенно драила меня, а мне не давала покоя мысль: каким образом я умудрился испачкаться?

И никто не подарил мне поцелуя жизни.

Выход засунула мне в рот кусок мыла.

«Морская вода грязная», — сказала она.

Отец сочувственно потрепал меня по щеке и ласковым жестом пригладил мне волосы.

Я молча кивнул, поскольку не мог говорить.

«Что случилось?» — спросила Выход.

«Он искупался в море», — ответил Паника и стал медленно, но верно пятиться из ванной, опасаясь неистовых движений Выход, которая, казалось, хотела втереть мне кожу глубоко в кости. Секунд восемь он наблюдал, как она орудует щеткой под аккомпанемент моего повизгивания, а потом резко сорвался с места и умчался со всех ног, ни разу не оглянувшись.

«Правильно, твой сын полумертвый, а ты сбегаешь».

Она обругала его и, встав на колени рядом со мной, развернула меня лицом к себе и погладила по голове.

«Ты прыгнул или тебя толкнули?»

Мама получила свое имя Выход в странный день. На сей раз отец выбрал для остановки самую нерельефную местность, какую я когда-либо видел: две гудроновые взлетные полосы, уходящие в бесконечность, на фоне которых наш обшарпанный дом выглядел каким-то инородным наростом. Прекрасная погода, голубое безоблачное небо и легкий ветерок навевали мысли об идиллии. Надо было просто всмотреться, чтобы почувствовать ее. Я сидел на коврике, который мама положила на траву у обочины дороги, и изучал окружающий мир, пребывая в редком для меня состоянии покоя. Вдоль старого шоссе тянулись параболические отражатели и линзовые рассеиватели, используемые для освещения аэродромов, и я принялся считать их. Это занимало много времени, поскольку считать можно было в обе стороны. Каждый раз мне удавалось продвинуться чуть дальше, но после двадцать второго или двадцать третьего я терял остроту восприятия, яркое солнце смещало перспективу, и приходилось возвращаться к началу. Я считал вслух, и в кои-то веки Выход не выражала никакого недовольства. Казалось, что она вообще не здесь, а где-то в другом месте, хотя я чувствовал спиной ее близость. Я щелкнул вид на шоссе и, вдохнув воздух, к которому примешивался запах дыма, сопровождавший Выход, ощутил холодное прикосновение ее пальцев к моей голой спине — она намазывала меня кремом для загара.