— Серьезно?
— И еще. Помни, что ты разбил мое сердце.
— Разве можно такое забыть?
— Я прекрасно понимаю, чем эта трясогузка тебя прельстила. Но раз она столь много для тебя значит, ты должен поставить себя так, чтобы она доставляла тебе усладу даже если она в плохом настроении. Даже если у нее приступ мигрени, изжоги или радикулита!
Рассуждения родительницы показались мне резонными.
— Будь в постели покорная, а на кухне проворная, — сказал я Сузан в день свадьбы. Суженая обещала, что рада стараться. И действительно, сперва она была очень отзывчивой на ласки своего страстного супруга. «Ты моя царевна-либидо», — ворковал я ей на радостном русском языке, которым мы пользовались, чтобы скрыть от окружающих суть конжугальных контактов.
Сузан, надо сказать, была суперароматная. Она прыскалась духами «Hypnotic Poison», которыми у нее пах пах, прическа и даже попугай. По ночам я вдыхал пьянящий диоровский запах, и даже пронзительные крики и комментарии Кадавра, кружившего над нами в самые сокровенные секунды, не могли вывести меня из сказки семейного счастья.
Первый месяц был медовый, но второй — бедовый. Оказалось, что Сузан не понимала моей сексуальности, моей интертекстуальности. Полдня она проводила болтая по телефону с подругами — видимо, лесбийками, как часто бывает среди женщин. Более того, молодоженка отнюдь не бросила аспирантуру, а продолжала слушать курсы, в том числе мои. Между нами возник конфликт. Если я не награждал Сузан пятерками, она устраивала сцены тут же в классе перед студентами, а потом пилила меня в супружеской кровати, с которой я когда-то связывал такие большие надежды. Жене вторил злым голосом Кадавр.
Я впал в фрустрацию.
Вдобавок супруга, иссушенная феминизмом, готовить не хотела и не умела, поэтому я должен был заказывать блюда из ресторана на дом. Сплошное брюшное несчастье! Цитирую грустный график: понедельник — китайская еда, вторник — итальянская, среда — тайландская, четверг — мексиканская, пятница — индийская, суббота — сандвичи. А в воскресенье идем к Джеку Мак-Гольдстийну в гости, чтобы не грохнуться с голоду.
Брак обряк. Мы спорили и ссорились, опускаясь до брутальной брани, до ранящих ругательств.
— Ах ты американская сухарка, — корил я Сузан, — тебе никогда не понять эмоций моих внутренностей, моей славянской селезенки!
— А ты не уважаешь женских нужд, не то что мои подруги, которые гораздо чувственнее вас, грубых мужчин.
Житейские и животные коллизии!
Впрочем, я еще не был готов захолоститься и поэтому решил спасти наши отношения. Однажды вечером — это было в понедельник, мы только что отужинали вон-тонами по-кантонски и курицей «ни-хао» — я проникновенно посмотрел на супругу.
— Сузи, хочу прочитать тебе стихотворение.
Холодность женщины всегда
Мужчин оставит без ума.
Утроба не пустырь, а рай —
Ее детьми ты наполняй!
Сказано — зачато. За какой-нибудь год жена произвела на свет двух сыновей. Старшего в честь меня назвали Роландом. Цитирую его имя целиком: Роланд Герберт Спенсер фон Хакен Харингтон VI. Младший тоже носит силовое имя: Танкред Рихард Вагнер фон Хакен Харингтон I.
Итак, после нескольких лет преподавания в Мадисонском университете я имел супругу, пару отпрыщей и высокий социальный статус в нашем академгородке. И тут группа коллег во главе с Мак-Гольдстийном выдвинула меня кандидатом на пост члена муниципального совета.
Я не стал отнекиваться: шиша в ширинке не утаишь! Так я пошел в небольшую политику.
Началась избирательная кампания — как всегда в Америке сенсационная, суматошная, скандальная. Любящие студентки облепили Никсонвиль плакатами с моим силовым портретом: я в растерзанной от мощной мускулатуры майке выжимаю штангу в 250 килограмм. Под портретом надпись: «Rol Harrington says: I’ll lift you up, Nixonville!»
[55]
(Мак-Гольдстийн посоветовал мне сократить имя с шести до трех букв из соображений попюлизма). Моя кандидатура привлекла большое внимание, о ней шумели соседние города Шампейн, Декейтур, Нормал, судачили в Чикаго. Накануне выборов газета «Никсонвиль куриер» опубликовала про меня статью под заглавием: «PARENT, PROFESSOR, POLITICIAN: НЕ HAS PERFORMED EVERY JOB WITH DISTINCTION».
[56]
В отличие от остальных кандидатов, долдонивших про дырки в дорогах и важность водосточных труб, я оперировал понятиями глобального масштаба. На уличных митингах предлагал академгорожанам вдохновляющее видение будущего.
Цитирую.
Речь перед американскими избирателями
Дорогие никсонвильцы! Мир вступает в эпоху, чреватую чрезвычайными чудесами. Мы, люди современности, должны мыслить метатрадиционно и выкинуть ветхие мифы двадцатого века в непотребное место. Говоря конкретно, пришла пора экспроприировать муниципальный пенсионный фонд. Я предлагаю использовать его в новых, я бы сказал футуристических целях. Вместо того чтобы выплачивать бедным старикам и старухам мизерные, а потому бесполезные пенсии, давайте арендуем на эти деньги эскадру авиалайнеров «Боинг-747». Мы наполним самолеты авантюристами, туристами, артистами. Гигантские стальные птицы полетят в Россию. Там их смелые и талантливые пассажиры отремонтируют сломанную инфраструктуру, построят стратегические деревни и военные поселения, проведут концертные гастроли. Иными словами, создадут новую постсоветскую цивилизацию. Цветы и деревья, пересаженные из садов нашего зеленого города, обогатят разреженную атмосферу бывшего СССР кислородом. Разбитые российские просторы превратятся в парк! А у нас в городе мой грандиозный проект даст стимул экономике, разрядит демографическую бомбу.
Друзья, мы воздвигнем за тридевять земель отсюда новый Никсонвиль!
* * *
Увы, в который раз Weltgeist
[57]
подвел Россию. Городские выборы состоялись в ноябре 1992 года, одновременно с президентскими, и победа Клинтона над папой Бушским повлекла за собой мое поражение. Подобно Уинстону Черчилю и Шарлю де Голю, я познал неблагодарность ветреного электората.
Тем временем брак хирел. Когда Танкреду — нашему младшему — не было еще и года, в доме Харингтонов разразилась супружеская война.
Вот как это произошло.
Однажды захожу к жене в кабинет и вижу, что она сидит за компьютером, а Кадавр сидит у нее на голове. Сбоку от принтера колыбелька с маленьким Танком, который держит в пухлой пясти бутылку с желтоватой жидкостью.
Я вспомнил свое счастливое молочное младенчество и возмутился.
— Сузан, где твой бюст? Его крутизна и белизна тешили мужа, пускай теперь потешат сына. Вымя да положь!