Князь тумана - читать онлайн книгу. Автор: Мартин Мозебах cтр.№ 62

— Рассказывайте, рассказывайте, — подбодрил его художник, как-то странно, словно сквозь зубы, цедя каждое слово, а сам между тем, отступя на шаг, окинул пристальным взглядом переднюю ногу одного оленя, которая висела, точно сломанная. Иногда он прерывал Лернера вопросами, чтобы уточнить что-то, чего он не понял из-за немецкого акцента Теодора, но ни разу не оторвал взгляда от картины.

Лернеру тоже время от времени приходилось просить художника повторить ту или иную фразу, так как месье Курбо говорил на местном диалекте французского.

— Ну и каких же зверей вы там настреляли? Сорок белых медведей, шестьдесят тюленей, семьдесят северных оленей? Великолепные охотничьи угодья! Пожалуй, я бы тоже не прочь поохотиться!

Называя эти цифры, Лернер не ощущал себя лжецом. Сколько зверья настреляли люди Абаки, было ему неизвестно. Пятеро матросов с "Гельголанда", ходившие с русскими на охоту, принесли одного убитого тюленя, но сейчас нужно было распалить в художнике охотничий азарт.

— Было бы просто замечательно поохотиться в высоких широтах, и писать там этюды, похоже, тоже очень заманчиво, — бормотал себе под нос Курбо, затем вдруг обернулся к Лернеру, который пристроил свой котелок на заляпанную красками табуретку, и грозно, словно Юпитер с олимпийских высот, заявил: — Вероятно, вам известно, что я единственный из европейских художников знаю, как надо писать снег.

Лернеру ничего такого известно не было, но он вполне допускал мысль, что в искусстве, как на каком-нибудь теннисном корте или поле для крикета, существуют свои правила, где тоже все можно измерить в сантиметрах и очках, которые позволяют точно оценить достижения каждого участника. Грютцнер лучше всех пишет монахов, берущих пробу с вина, Кёстер — уток, а Вернер — солдатские сапоги. Если месье Курбо лучше всех умеет писать снег, то, значит, госпожа Ганхауз в очередной раз доказала непогрешимость своего инстинктивного выбора.

— Особенность снега в том, что он белый, — объявил Курбо, — а белый цвет — главный враг и величайшая препона художника. Поэтому я всегда, начиная новый холст, в первую очередь изничтожаю убийственную белизну и покрываю полотно черной краской. Белому цвету я затыкаю рот, чтобы он и пикнуть не смел. Я становлюсь коленом ему на затылок и прижимаю его к земле. Только затем я начинаю писать. Пишу, например, снег — самое белое, что только есть в природе: белее молочных зубов, белее глазного белка, белее маргариток, крахмальных рубашек, гусиных перьев! Да, это нелегко! Вы, конечно же, знаете знаменитые зимние пейзажи фламандцев. На что они похожи? Будто они вырезали пестрые фигурки и наклеили их на белую бумагу. Но белая бумага — это не снег! Снег — это определенное физическое тело. Надо уточнить свойства этого тела На что похож только что выпавший снег? На лебяжий пух, на муку тонкого помола, на сахар, на соль, на гипс, на мелкую мраморную крошку? Но что я говорю, словно убогий поэт: все какой он да какой! Соль похожа на соль, а не на сахар. На картине должно быть видно — сладкая эта белизна или соленая! Грубо говоря, можно сказать, что сладкая имеет желтоватый оттенок, а соленая — сероватый. Но это еще не все.

Курбо совершенно забыл о том, что Лернер не художник.

— Вы хотите на Северном полюсе написать снег. Спрашивается — какой снег? Это во-первых. Подтаявший, грязный, тяжелый, слежавшийся от влаги снег, снежный наст, оттаявший и вновь замерзший снег, ватный снег, маслянистый снег, напорошенный снег или сметанистый снег, студенистый снег или скрипучий — все это совершенно разные вещи, и разница между ними астрономическая. Две вещи при этом никогда нельзя забывать. Снег состоит из воды. Бесхарактерность, прозрачность воды сохраняется всегда, даже в твердом агрегатном состоянии. Нужно, чтобы чувствовалось: эта субстанция никогда не превратится в пепел, а только в лужу. Во-вторых, от цвета должен исходить холод, как будто ты закоченел после целого дня на охоте, когда в сапоги набился снег и все тело ломит от стужи, — вот что должно чувствоваться в нарисованном снеге, та самая безжалостная мертвящая сила. Моя мечта — смешать когда-нибудь такой снежный цвет, в котором была бы вся тяжесть февральского снега, чтобы затем наносить этот белый цвет на холст, словно каменщик мастерком, оштукатурить холст снегом, сложить на холсте эскимосское иглу из жирного красочного снега, накладывая его широкими и густыми мазками.

Тут у художника возникли какие-то затруднения с левым оленем, и он умолк. До этого момента он говорил и одновременно продолжал писать — одно словно бы помогало другому. Вероятно, этим объяснялось то великодушие, с которым он допускал посетителей в свою мастерскую во время работы. Лернер с тоской подумал, каково будет находиться в экспедиции в его обществе. Куда там Рюдигер по сравнению с этими монологами! Но капитан уже умер. "К счастью", — осмелился мысленно добавить Лернер. Очутиться рядом с Рюдигером и Курбо на суденышке вроде "Гельголанда" было бы все равно что угодить между двух жерновов. "Все-таки госпожа Ганхауз иногда переоценивает мои способности! — подумал Лернер. — Как только дело доходит до осуществления задуманной комбинации, она исчезает из виду. Сведет действующих лиц и исчезнет. Но разве она не права? Для осуществления медвежьеостровского проекта нужно было заручиться участием значительных людей. А Курбо, кажется, можно уговорить, чтобы он написал чучело белого медведя, изобразив его среди снегов родного Франш-Конте".

— Вот видите, с чем я тут мучаюсь: тружусь над двумя чучелами, кое-как держащимися благодаря двум приставленным стульям. Эдвин Ландсир [44] , в Шотландии, презирает такие модели. Он пишет только оленей, головы которых не постыдился бы повесить на стене своего хантинг лоджа [45] какой-нибудь лорд. Я и сам видал оленей получше этих, но тех не заставишь стоять смирно. Я рисую не роскошного оленя своей мечты, а вот этих убогих, колченогих животных. Когда я закончу картину, на ней будет даже видно, что моделями служили два чучела. И тем не менее они покажутся вам живыми. Реальность заменяет в искусстве настоящую жизнь. Хорошо написанный труп должен выглядеть так, чтобы, глядя на него, вам хотелось сказать: "Он так реалистичен, что кажется, вот-вот встанет и начнет разгуливать по комнате".

Художник отступил от холста, вытер кисть и, наклонив голову, оглядел результаты своих трудов.

— Пока я занят здесь своими бедными оленями, нечего и думать о ваших белых медведях, несмотря на пожелтевшие от мочи кудлатые махры цвета пеньки и запах тухлятины, которая окружает этого зверя. Ваше предложение заинтересовало меня, но после оленей я напишу черно-белого теленка, а затем голоногую деревенскую девку в свинарнике. Да, я знаю, — властно сверкнул он глазами, сейчас, со своей бородой он, как никогда, был похож на Юпитера, — я единственный человек, который мог бы написать ваш остров, но я этого не сделаю. Не хотите же вы сказать, что ваш остров важнее оленьего чучела? Ну, так и пускай ваш остров остается никем не открытым, в то время как олени скоро дождутся, что их откроют люди!