Оборотень - читать онлайн книгу. Автор: Аксель Сандемусе cтр.№ 75

Эрлинг сидел, вцепившись в стул, — нужно поспать, поспать, он выпил еще бокал, на лице у него застыло удивленное выражение. Это был коньяк. Неужели он?…

Перед ним стояла бутылка с коньяком, он вздохнул с облегчением, значит, он просто пьян, спиртное все-таки подействовало. Кажется, если бутылка вместе с ее содержимым вдруг превращается в другую бутылку с другим содержимым, это называется нетипичным опьянением? Патологическое опьянение. А как назвал бы это Густав — злоупотреблением алкоголем? Слоновьей болезнью? Холерой?

Эрлинг встряхнул бутылку, чтобы посмотреть, не изменится ли она. Бутылка не изменилась. Это был коньяк. Какая-то незнакомая марка. Эрлинг впервые видел такую этикетку. Очевидно, в коньяк была подмешана синильная кислота, это, конечно, дело рук Фелисии, надо бы позвонить в Венхауг и сказать, что все идет в соответствии с ее планом, а то она будет тревожиться. Очень мило с ее стороны, что она тревожится о нем. К тому же Юлия…

С трудом, но он все-таки позвонил в Венхауг. Поговорили о новом мотоцикле Яна. Потом он опять пил, понимая, что никуда не звонил.

Что-то звякнуло и послышался голос Фелисии, таким низким он был, только если она очень волновалась: Ты дома, Эрлинг?

Кто-то сзади схватил его. Он быстро обернулся, и серая тень скрылась под полом. Эрлинг задрожал.

Он недоверчиво оглядел комнату и ответил: Да, если тебя это интересует. Мне кажется, что я дома. Помоги мне найти себя, Фелисия. Я затопил камин, здесь было так холодно.

Он подумал и прибавил в пространство: И странно.

На табуретке сидел лысый карлик с длинными зубами и узким лицом. Глядя с презрением на Эрлинга, карлик многозначительно произнес: Педер П. Авгрюннсдал родился в Сёндре-Ланде 30 октября 1796 года и прожил всего несколько минут, потому что повивальная бабка перед тем выпила бутылку сливовой настойки. Его мать была бедная вдова.

Эрлинг пошевелил губами, но ничего не сказал. Карлик оглядел комнату и с важной улыбкой поднял глаза к потолку: Уле Грёттерюд из Рьюкана 27 марта 1931 года выпрыгнул из окна тюрьмы в Хёнефоссе и разбился насмерть. Вскрытие показало, что он потерял сознание, не долетев до земли.

Эрлинг понимал, что это великий норвежский историк Снорри Стурлусон пытается рассказать ему историю Норвегии. По лицу Эрлинга тек холодный пот, противно пахнувший чем-то тухлым. Снорри продолжал говорить, он не двигался, только губы слегка шевелились над длинными зубами, похожими на ножи и вилки: Ты пророчествовал от имени своего брата. Вы с ним поменялись местами, однако не бойся, Густав не хочет меняться с тобой обратно.

Эрлинг закричал, и маленький человечек исчез.

Вот кто рылся в моем шкафу, подумал Эрлинг. Он смял старую газету и вытер ею лицо, не думая, что от типографской краски станет похож на черта (именно на это и рассчитывал один из демонов, потому что через полчаса Эрлинг, увидев себя, с диким криком упал на колени перед зеркалом, подаренным ему Фелисией, тоже, конечно, не без злого умысла). Мысли прояснились. Никакой табуретки в углу больше не было. Он посмотрел на газету, там, где текст еще можно было разобрать, было написано о Билле Грэме как раз то, что он прочитал. Сегодня бог алкоголя был не горазд на выдумки, он ограничился тем, что напугал Эрлинга вполне обыденными образами.

Дверь открылась, но не в ту сторону, в какую она открывалась обычно, Эрлинг закричал. Это были ворота в ад, и они находились в его доме в Лиере…

Вот так открытие, подумал он, и подозрительно огляделся по сторонам, что-то возникло у него за спиной, он снова закричал, ему захотелось уйти отсюда, но идти было некуда, других мест больше не существовало. Ветер распахнул дверь, на этот раз она открылась, как нужно, и шестеро похоронщиков внесли гроб. Они обвязали Эрлинга веревкой и положили в гроб. Под голову ему подсунули что-то скользкое, холодное и живое, он закричал, но, оказывается, похоронщики просто хотели, чтобы он лежал повыше и мог наблюдать за ними. Они уселись за стол и начали есть принесенную с собою еду. Потом по очереди подкрепились из бутылки. Один завыл по-собачьи, и у него изо рта выпал кусок хлеба, но что-то в этом хлебе было подозрительное…

Неожиданно лица у похоронщиков стали как будто железные, и они хором завыли, это было почище сирены, возвещавшей воздушную тревогу. Кто-то отравил их, и теперь они выли от смертельного страха. Похоронщики не успели перед смертью развязать Эрлинга, они на четвереньках выползли за дверь, забыв о гробе. Кусок хлеба, выпавший изо рта у одного из них, вдруг зашевелился. Он подкатился к краю стола и упал на пол, это было что-то серое, и оно медленно поползло к гробу.

Эрлинг сидел на стуле. Его охватил панический ужас. Что из всего случившегося ему пригрезилось и что было на самом деле? Неужели теперь так будет всегда и он уже никогда не узнает, что бред, а что явь? Кусок хлеба дополз до того места, где раньше сидел карлик, это был сырой, липкий, грязный хлеб, пропитанный злобой и ненавистью, он с трудом подполз к старому секретеру, которого прежде в комнате не было, и распластался в лепешку, чтобы подползти под него, теперь из-под секретера на Эрлинга смотрел горящий глаз. Когда Эрлинг возвращался в явь или в то, что он, дрожа, принимал за явь в ожидании новых кошмаров, он думал, подчиняясь своей привычке внимательно наблюдать за любым явлением: я все вижу именно тогда, когда это происходит, также бывает и во сне. Сознание не принимает в этом участия, иначе оно могло бы все остановить. Нет, сейчас сознание — лишь зритель, который просто молчит, оно не может заявить о себе и сказать: Отойди от меня, Сатана. По лицу Эрлинга текли слезы, что-то желтое с шипением поднималось из щелей пола. Неужели никто не поможет мне? Я этого не выдержу…

Но в светлые мгновения, являвшиеся словно разрывы между тучами, он бранился и, точно эпилептик, скрежетал зубами. Он не желал никакой помощи, будь что будет, даже мысль о том, что он может сдаться, была ему ненавистна — лучше уж умереть, и Эрлинг снова начинал кричать.

По-настоящему я боялся в жизни только сумасшедших, думал Эрлинг, проводя рукой по липкому от пота лбу. Однажды ко мне пришел человек, он оказался сумасшедшим, это всем было известно, он хотел, чтобы я впустил его, стучал в дверь и смотрел на меня через стекло, человек из плоти и крови, знакомый, как все люди, он имел имя и жилище. Никогда больше я не испытывал столь безотчетного страха. Я боюсь сумасшедших, только их, и ничего больше.

Мечась, словно стрелка компаса, его мысли искали чего-нибудь утешительного, чем он мог бы заглушить страх перед возможным несчастьем, перед тем, что его мозг может вдруг заскользить и потерять управление, как автомобиль на скользкой дороге. Некоторое время Эрлинг цеплялся за воспоминание об одной ночи в Стокгольме, проведенной с молодой Верой Поулсен, теперь ее фамилия была Арндт, но доступ туда был запрещен, и он нашел другое светлое воспоминание. Была ранняя весна, наверное, середина апреля, он в сумерках сидел на берегу Гломмы, недалеко от Орнеса. Вечер был мягкий и светлый, от земли шел густой запах. Он ел принесенные с собой бутерброды и пил из термоса горячий кофе. У кофе был слабый металлический привкус. Потом он выпил немного виски и стал наслаждаться прекрасным вечером…