Джерард сбавил ход, чтобы повернуть направо, в Кэмден, и остановился у ворот парка. Машины летели по шоссе навстречу ему всего в полуметре от его переднего колеса. Чуть подтолкнуть его вперед – и все, привет, а потом я скроюсь. На аллее парка ни пешеходов, ни машин. В шуме и суматохе никто и не заметит мотоцикла. По беговой дорожке Риджентс-парка я домчусь домой, не успеете вы и глазом моргнуть. А что скажет полиция? «Его убил мотоциклист, а у вас тоже мотоцикл» – для Королевской системы правосудия не довод. Кроме того, они трогательно, по-детски не способны отличить факт от вымысла, так что моя безопасность стопроцентно гарантирована.
Я уже поравнялся с Джерардом. Он даже не заметил меня, да и зачем бы, если мотоциклисты и велосипедисты часто оказываются рядом на светофорах и поворотах.
Поток машин почти иссяк, и нога Джерарда зависла над педалью. Тут из-за поворота, куда метили мы, показалась машина, и Джерарду пришлось остановиться. То был «Мерседес» с низкой подвеской, затемненными окнами и подсветкой под кузовом. Из окна тяжко ухал какой-то первобытный ритм. Тот, кто внутри, изо всех сил старался быть похожим на торговца наркотой. Возможно, он и был наркоторговцем: теперь они не считают нужным прятаться. Джерард проводил автомобиль негодующим взглядом. На дверце мелькнула надпись: «Крутые «мерсы» – тел. 0181 КрутМерс для КЛЕВЫХ ребят!»
– Крутые «мерсы», – повторил Джерард вслух; я, впрочем, заметил только, как шевелятся его губы. Последний раз такой презрительный оскал я видел у нашего пса, когда мы водили его к ветеринару чистить зубы.
– Крутые «мерсы», – рассмеялся я. Тоже терпеть не могу такие тачки.
Всю жизнь я делал, что говорили, и никогда не шел на риск. Из школы в колледж, год спустя после колледжа – на работу. Обычный конвейер, с которого я ни разу не сошел. Лишь прихоть судьбы избавила меня от пожизненной тупой рутины тележурналистики. Я положил руку на плечо Джерарду. Машин на дороге прибавилось, по крайней полосе с ревом несся «Роллс-Ройс». Вот и подходящий для него конец, подумал я, – буквально погибнуть под колесами капитализма. Впервые в жизни я брал на себя ответственность. Пусть я все еще смеялся над «крутыми «мерсами», но сознавал, что смеяться и ребячиться осталось недолго. Отныне своей жизнью распоряжался я сам.
Вот только было мне от этого как-то не по себе. Я – дитя развитой системы обслуживания. Никогда не случалось мне во гневе замахиваться гаечным ключом, я сам не покрасил ни одной рамы, не приготовил обеда. Это делали за меня профессионалы. И вот я задумал убийство – тоже работка не для любителя. Чтобы оно получилось, необходимо правильное развитие. Года в четыре таскать газеты у почтальона, затем издеваться над пенсионерами, постепенно дорасти до грабежа и наконец, выучившись на детских ошибках, идти на большое, серьезное, мокрое дело.
И даже тогда никакой гарантии успеха не существует. Во-первых, подобный послужной список выдает в вас подонка из низов общества – полную противоположность подонку светскому, который работает в Сити и убивает других, не пачкая собственных рук. Вот если бы для убийства не требовалось немедленных решительных действий, я отлично справился бы. Недаром Адриан называл меня «прирожденным журналистом». Кроме разговоров, я действительно ничего больше не умею.
И потом, я не мог допустить, чтобы последними словами Джерарда стали «крутые «мерсы». Этого он мне не простит, будет являться по ночам. Он хочет на прощанье произнести «Намасте», что на хинди или по-непальски значит «Я чту бога в тебе», хотя, по-моему, более вероятно следующее: «Ты вообще собираешься убирать за собой все это дерьмо?»
Я хлопнул его по плечу. Он обернулся с видом мелкого воришки, застигнутого с поличным бароном Франкенштейном, и спросил:
– Ты что здесь делаешь?
Несмотря на мой шлем, он узнал меня, но глаза у него по-прежнему трусовато бегали.
– Не знаю, – ответил я, прямо как в кино.
– Ты надел мою куртку, – сказал он.
Я вдруг ощутил, насколько она мне мала. Руки торчали из рукавов, точно у переростка. Должно быть, выглядел я по-дурацки, чувствовал себя скованно, и это меня разозлило.
За нашими спинами загудела машина. Мужчина моих лет, сидевший за рулем, примерный семьянин, судя по бесформенному свитеру, раздраженно махал нам руками. Рядом с ним сидела его жена, дама неопределенного возраста от тридцати до шестидесяти. А может, и не жена; может, дело просто в свитере, таком же бесформенном, просторном и в то же время строгом, как и у ее спутника.
– Задерживаете! – кричал он. – Чего остановились? Ну, скажите на милость, чего встали?
Я заметил, что дорога снова свободна. Охотники, ищущие оправдания собственной дикости, утверждают, что никогда чувства не обостряются так, как в момент, когда видишь добычу. Тогда в человеке просыпаются дремлющие с первобытных времен инстинкты. Впрочем, футбольные фанаты, мои школьные знакомые, говорили примерно то же самое. Теперь я понял, что это такое. Часть меня осознавала свое место в системе мироздания; я был винтиком в гигантском механизме, сконструированном, чтобы направить Джерарда под колеса встречных машин. Толкнуть его на дорогу казалось столь же естественно и непреодолимо, как наступление приливной волны на берег. Для части меня.
А другая часть чувствовала себя ужасно глупо: слишком тесная куртка, слишком мощный для парковой дорожки мотоцикл, дикое намерение убить друга из-за женщины. Как часто говорят на судебных процессах, «когда я оглядываюсь назад, все это кажется таким нелепым». Только, к счастью, мне еще рано было оглядываться, я смотрел вперед, если вы понимаете, о чем я; мозги все-таки не окончательно мне отказали.
И вот я стоял там, как осел меж двух копен сена, – положение незавидное, чтобы не сказать идиотское. В течение одной секунды предстояло решить, что мне милее – Элис или родной уголовный кодекс.
Поэтому, естественно, я толкнул Джерарда.
Правда, будучи верен себе, толкнул не от души, как на разудалой вечеринке, и не как мощная медсестра упирающегося ребенка перед кабинетом зубного врача. Нет, то был дружеский тычок: «Как дела, старый пень?» или «Мы с тобой дружим столько лет, так что какие тут обиды?» Оказавшись перед выбором – делать или не делать, – я принял соломоново решение: сделал наполовину.
– Ты что, спятил? – довольно громко, но скорее встревоженно, чем сердито спросил Джерард.
Я оглянулся через плечо на дядьку за рулем. Тот уже чуть ли не улыбался и понимающе кивал головой. «Дорожное бешенство», – объяснил он жене, которая приоткрыла окно, чтобы лучше видеть.
– Слушай, не говори Элис, – сказал я.
Он серьезно, почти сочувственно посмотрел на меня.
– Извини, Гарри, тут либо ты, либо я. Она одна такая – и я должен. Или ты, или я. Ты поступил бы так же.
Машины мчались мимо нас. Мне стало неуютно, я вспотел и разозлился.
– Если вы не собираетесь драться, может, отойдете с дороги? – крикнул человек в свитере.