Сексуальная жизнь Катрин М. - читать онлайн книгу. Автор: Катрин Милле cтр.№ 28

Бразильское приключение оставило в моей душе более глубокий и неоднозначный след. Это случилось в мой первый приезд в Рио-де-Жанейро, где я очутилась, снабженная довольно длинным списком телефонов, из которых смогла дозвониться лишь по одному. Так случилось, что единственный рио-де-жанейрский художник, поднявший трубку, прекрасно знал особенно интересовавший меня период истории французской культуры, и мы проболтали добрую половину ночи на мрачной террасе где-то в Ипанеме. [27] Прошли годы, он приезжал в Париж, я еще пару раз бывала в Бразилии. В Сан-Паулу, после праздника, посвященного окончанию биеннале, мы оказались в одном такси. Он назвал таксисту адрес моего отеля. Я не поворачивая головы пихнула его в бок. Он назвал таксисту адрес своего отеля. Кровать помещалась у большого окна, и отсветы огней неоновых вывесок разрезали ее на желтые полосы а la Хоппер. [28] Он парил надо мной, его тело осыпалось на меня нежным дождем, едва касаясь губами, лбом, подбородком, руками, плечами, ногами. Мне было хорошо, в то время как я погружалась в бездны мигрени, которая сводила его с ума. Я слышала, как он шепчет что-то о времени, обо всем этом времени. С ним также не было второго раза. Много позже, снова в такси, на этот раз катившем по парижским улицам, я, почти не слушая его ласковых слов, целиком поглощенная созерцанием его лица, внезапно испытала сильнейший прилив какого-то неопределимого радостного чувства: я думала об огромной пропасти километров, лежащих между нами, и о долгих месяцах разлуки, протекающих между нашими — несмотря ни на что регулярными — встречами (иногда, будучи проездом в Рио, я ограничивалась коротким звонком), я думала об уникальной безупречности этого мимолетного сочленения времени и пространства, рождающего прекрасное, законченное целое.

Второе объяснение малому объему моих «Сексуальных заметок путешественницы» относится к вопросам, затронутым в первой главе. Я любила открывать новые горизонты — при условии наличия доброго провожатого. Меня вполне устраивало положение, при котором один мужчина знакомил меня с другим. Вместо того чтобы беспрестанно анализировать собственные желания и нескончаемо искать способы их удовлетворения, я предпочитала доверчиво опереться на прочную паутину их отношений. К тому же иметь сексуальные контакты и испытывать желание значило для меня далеко не одно и то же: я способна вожделеть мужчин, с которыми любая конкретизация желания заведомо невозможна, не испытывая при этом абсолютно никакого дискомфорта. Я была талантливой мечтательницей, мастерицей на сексуальные выдумки, и значительная часть моей эротической жизни прошла в королевстве грез, пришпоренная судорогой клитора, сдавленного между большим и указательным пальцами. Совокупление в реальности удовлетворяло потребность более общего характера: свободное скольжение среди вещей этого мира. Я уже говорила о том, что моя жизнь текла в уютной, почти семейной атмосфере сообщничества. Той атмосфере, что днем с огнем не сыщешь, высадившись в чужом городе на другом конце земли (без особенных рекомендаций).

Дом, квартира, одним словом, жилище — вот первое, что нередко приходит в голову, когда я вызываю в памяти образы тех или иных мужчин. Это вовсе не означает презрения к прочим воспоминаниям, но они неотделимы от образов декораций, среди которых имели место породившие их действия, и, для того чтобы в памяти всплыл образ тел, расположившихся в той или иной позе на постели, или вспыхнула реминисценция минуты непередаваемого словами взаимопонимания двух влюбленных, необходима предварительная ментальная реконструкция окружающей обстановки. Возможно, читатель уже обратил внимание на то, что я с большой сноровкой и скоростью устанавливаю декорации. Раздвигая ноги, я широко открывала глаза. В юности с помощью этого метода — среди прочих — я ориентировалась в Париже. Один из моих приятелей, архитектор, принимавший меня в своей квартире, расположившейся на последнем этаже недавно отстроенного здания, достаточно высокого, чтобы, повернув голову и поглядев в окно, не поднимаясь с постели, упереться взглядом в облака, как-то обратил мое внимание на тот факт, что, для того чтобы попасть из моей квартиры (правый берег, улица Сен-Мартен) в его квартиру (левый берег, улица Сен-Жак), нужно просто идти по прямой, никуда не сворачивая. Я научилась любить Инвалиды, сопровождая приятеля — зубного врача, — регулярно навещавшего одну свою знакомую — популярную в пятидесятые годы певицу варьете. Она напоминала мне не лишенные своеобразного шарма выцветшие, чопорные обложки виниловых пластинок той эпохи, и, пока она без особенной страсти трахалась с моим дантистом, я, дабы развлечь саму себя, играла в эстета из Парижа и, с презрением отвернувшись от нагроможденных на одноногих столиках бесчисленных фарфоровых и прочих черепах, глядела в окно, наслаждаясь идеальными пропорциями зданий эспланады. Каждый дом диктует свои правила движения любопытному взгляду. В квартире Эрика кровать была распределительным центром, от которого разбегались в разные стороны многочисленные камеры, фотоаппараты, экраны, линзы и зеркала. В доме Брюно, как в мастерской Мондриана, ваза с цветами была единственным фокусом цельного пространства, сформированного плоскостями и объемами дверей, балок, шкафов, столов и стульев, казавшимися слитыми воедино, словно построенными из одного и того же повторенного множество раз объема — так, большой стол казался приподнятой репликой кровати.

Во мне живо нежное ностальгическое чувство воспоминаний о просторных квартирах больших итальянских городов. Когда я только начинала работать с Энзо, он жил в Риме, в квартале, казавшемся мне окраиной, заставленной домами цвета охры, разделенными пустырями непонятного назначения. Я сама выросла на окраине большого города и, вспоминая район, в котором прошло мое детство, поражалась наличию такого количества не застроенного пространства, которое можно было объяснить исключительно наличием неких законов феодального урбанизма, требовавших, чтобы каждый дом мог беспрепятственно отбрасывать вечерами тень. Квартиры в этих домах были значительно больше, чем во французских домах соотносимой категории. В ванной комнате голос отражался от стен гулким эхом, а плитка, которой был покрыт весь пол квартиры, своей чистотой и ясностью — словно кто-то только что тщательно вымыл ее, в ожидании вашего посещения, — делала задачу приручения пространства приятно простой. Спустя год или, может быть, два Энзо переехал в Милан, где дома были старше, комнаты шире, потолки выше, но количество мебели осталось прежним. Как приятно было раздеться донага — животворный ветер пронизывал мое тело, как только я сбрасывала свитер и скидывала юбку, — и гулять по полупустой квартире, прикасаясь свежей кожей к свежевыкрашенным стенам и чувствуя себя равной самой себе, по образу пустынной комнаты, в которой нет ничего, кроме кровати да раскрытого чемодана на полу.

Я выросла в трехкомнатной квартире, в которой проживала вся моя семья из пяти человек. Думается, теперь читателю будет проще понять, почему физическая любовь для меня столь настойчиво ассоциировалась, с завладением дополнительным пространством. Мой первый побег из дому можно смело описать глаголом «съебать» — не успев удрать, я уже еблась. Первый раз в жизни. Я сбежала не для этого, но так уж получилось. Те, кому в жизни повезло больше, у кого в детстве была отдельная комната, в которой можно было по крайней мере укрыться от нескромных глаз, или те, кто, на худой конец, наслаждаясь прелестями деревенской жизни, могли найти укромное убежище в кустах, — эти счастливцы и счастливицы, возможно, избежали подобного опыта. Постепенное открытие тайн собственного тела для них не находилось в столь тесной зависимости от необходимости максимально расширить заключающее тело пространство. Мне же приходилось перемещаться на значительные расстояния — в географическом смысле слова — исключительно для того, чтобы добраться до себя самой. Для того чтобы понять, что где-то во мне, невидимое глазу и до поры до времени недоступное даже силе моего воображения, скрыто некое жерло, устье, невероятно податливая и неизмеримо глубокая пропасть, способная поглотить отросток плоти, который делает мальчика мальчиком — и чье отсутствие на моем теле навсегда лишает меня всякой надежды когда-либо стать одним из них, — мне пришлось проделать переход Париж–Дьеп и проспать всю ночь на берегу моря.