Пресс-секретарь полицейского управления сообщил, что воры проникли в здание через окно, само здание музея находится в непосредственной близости от официальной резиденции премьер-министра Израиля, в западной части города.
„Они знали, что делали, — сказал пресс-секретарь. — Похищены самые ценные экспонаты“.
Он также сообщил, что грабителям будет нелегко сбыть столь уникальные и ценные предметы.
„И из страны им выбраться будет тоже не просто, — сказал пресс-секретарь. — Все выезды перекрыты, идет тотальная проверка. В качестве одной из версий мы рассматриваем возможность участия в этом преступлении одного неразборчивого в средствах коллекционера“.
Музей был открыт 10 лет назад, в нем хранится немало редких часов и предметов исламской культуры».
Информация обнадеживала, но одновременно я отдавал себе отчет в том, с какими трудностями будут сопряжены дальнейшие поиски. Иврита я не знал, а потому не мог воспользоваться израильскими источниками информации. К счастью, имелся у нас в штате специалист в этой области.
Мистер Абрамович, куратор отдела иудаизма, встретил меня радушно. И на протяжении целого часа водил кончиком тоненькой серебряной указки по полям какого-то журнала на иврите.
— Очень колоритная женщина, эта Вера, — заметил он и постучал кончиком указки по расплывчатой зернистой фотографии.
— Кто такая Вера?
— Дочь сэра Давида. Именно он стоял за созданием исламского института. А известно ли вам, что она собиралась купить Стену плача? Всё здесь. — И Абрамович снова многозначительно постучал по странице.
— Замечательно. — Я извлек записную книжку. — А теперь, если можно, перескажите мне, пожалуйста, о чем там речь.
Нельзя сказать, что моя запись перевода Абрамовича отличается стилистическими достоинствами, но зато из нее становится ясно, каким образом брегет проделал путь от парижского производителя в Лондон, а затем и в Иерусалим. Приподнималась завеса также над тайной исчезновения раритета.
«Сэр Давид Саломонс, сконч. 1925. Оставил все свое состояние дочери Вере. Акции, арендованное имущество, ликвидные активы плюс коллекц. часов. После похорон Вера едет за границу. Влюбляется в палестинца, затем поп. в Британию. Сионизм Веры. Меняет комфорт Лондона на Иер-им. Пытается купить Стену плача, после того как увидела, как осел мочится на камни рядом с согбенным в молит. ребе. Не удается.
Последующие кампании Веры (отн. сирот, заложников, беженцев) приносят лучшие результаты. Поддерживает Леона Мейера, ученого с мир. именем, знатока арабского искусства. Леон и В. становятся „компаньонами“. В. создает исслед. институт его имени, но 50 % выставочной площади занимает там коллекция часов сэра Д. На торж. открытии местный критик и знаток архитектуры восхваляет проект ин-та, якобы он напоминает неприступную крепость. Кража (апр. 83) доказывает, что внешность бывает обманчива. Полиция обнаружила, что сигнализация не была подключена, охранники не имели опыта, двери не заперты.
О краже много писали в прессе. Журналисты называли подозреваемых (никаких конкр. имен). В их числе: арабские террористы, преступники из местных, выдающие себя за арабских террористов, а также некий „не слишком щепетильный“ коллекционер. Последнюю версию подверг сомнению хранитель кол. часов Оханнес Ташиджиан. Он сказал: „„Королева“ была мне как родное дитя, родное и самое любимое. А теперь это дитя пропало“».
Глава 25
Иерусалимские материалы, и в особенности откровения и искренняя скорбь хранителя, заинтриговали Джессона.
— Человек, сравнивающий часы с родным ребенком, заслуживает того, чтобы с ним познакомиться.
— Можно ему позвонить. Номер у меня есть.
Джессон скроил гримасу.
— Вас это не устраивает?
— Нет. Только тет-а-тет, — ответил он. — Возможен даже частный визит на место преступления.
— Но вы же сами говорили, что не переносите самолетов.
— Есть и другие способы преодолевать расстояния, Александр, вполне спокойные и приятные. А может, назначу вас своим эмиссаром. Тем более что частности этого дела известны вам лучше, чем мне.
— Польщен, мистер Джонсон. Но ехать в Иерусалим никак не могу. Потому как если уеду, то босс или жена точно убьет меня… Почему вы улыбаетесь?
— Вы только что назвали меня Джонсоном.
— Правда?
— Интересно, как бы прокомментировал это ваш Креветка? А вообще в этой оговорке нет ничего удивительного. Она объясняется существенной разницей в возрасте между вами и мной.
— Означает ли это упрек в адрес Босуэлла, поскольку его справочник цитат не оправдал ожиданий?
— Надо проверить. Так, с налета, трудно сказать. Что-то не припоминаю, чтобы я читал об этом в «Лайф».
— Кажется, жена Босуэлла обвинила его в слишком тесной дружбе с мужчинами?
— А вот это определенно. У него была связь. — Тут Джессон осекся. — Кстати, наверное, именно так оценивает ваша жена наши взаимоотношения?
— Ну, не знаю. Ник, конечно, немножко ревнует из-за того, что мы так много времени проводим вместе. Одно могу сказать наверняка: она пришла бы в ярость, узнав, что я украл для вас книгу.
— Об этом можете не беспокоиться. Беспокоит другое. У нее может сложиться искаженное представление о нашем сотрудничестве.
— Если встретитесь с ней, об этом вообще лучше не говорить. Слово «сотрудничество» вызовет у Ник прямую ассоциацию с информаторами режима Виши.
Джессон покраснел.
— Но это просто абсурд! Ступайте домой и поговорите с ней. И убедите присоединиться к нам, ну, скажем, в субботу.
— Сами знаете, что произошло, когда я пытался уговорить ее. Повесила трубку, вот и весь разговор.
— Попробуйте снова. Нерешительность всегда ведет к провалу, к проигрышу, а я ненавижу проигрывать. И вы, подозреваю, тоже. Стоит только вспомнить, чего вам уже удалось достичь. Разве в самом начале вы ожидали, что удастся определить отсутствующий в шкафчике предмет?
— Нет.
— И однако, вам удалось! А когда этот предмет был не более чем изображением на анонимной гравюре, разве вы предполагали, что удастся установить его принадлежность к королевскому дому?
— Разумеется, нет.
— Но ведь удалось.
— Да, но…
— Учитывая все ваши достижения, не кажется ли вам, что это будет довольно просто — убедить упрямую жену прийти и разделить с нами скромную трапезу?
— Хотите честно? Лично мне кажется, что нет.
Всю эту неделю Ник была практически недоступна, поскольку разлад на семейном фронте вызвал у нее приступ творческой лихорадки. И прорыв произошел лишь в субботу, в тот самый день, когда мы были приглашены в «Фестиналенте». Ник ворвалась ко мне в клетушку, умоляя о помощи. Ей необходимо было доставить последнюю деталь своего проекта, картонную куклу-рекламу в человеческий рост, в агентство в Мидтауне.