– Ну, как я выгляжу? Нормально? – Мама подняла руки вверх и закружилась, словно балерина на коробке из магазина дешевых ювелирных украшений.
– Ты прекрасна, словно любовное стихотворение! – Стихотворение? Не сомневаюсь, что доктор Дик хочет поиграть с мамой в больничку.
– Вы что это так разоделись?
– У МакКаллумов вечеринка. – Мама сказала это таким тоном, будто ей эти званые вечера уже поперек горла стоят.
– Интересно, а Двейн тоже там будет? – Леффлеру моя шутка не показалась смешной.
– Кто такой Двейн?
– Я тебе в машине объясню. – Поскольку мама не гнушалась любезно разговаривать с лопоухим уродом, который, не понижая голоса, высказывал предположение о том, что она – любовница Осборна, то, надо полагать, и история появления Двейна на свет ее не особенно огорчит.
– А ты, Финн, сегодня вечером останешься дома.
– Хорошо. – Леффлер потащил ее к двери. – Все равно мне завтра рано вставать. – Она даже остановилась, услышав это.
– Зачем?
– Завтра начинаю трудовую жизнь. Меня приняли на работу. – Стоило получить эту работу, хотя бы для того, чтобы видеть выражение их лиц в эту минуту
– Похвально, Финн. Мои поздравления! – Леффлер пожал мне руку. Ладони у него были потными.
– Подожди минутку. Кто тебя принял на работу?
– Мистер Осборном. Он будет платить мне пятнадцать долларов в час за то, что мы будем заниматься по четыре часа в день. И никаких налогов. – Мы все обсудили, когда он отвозил меня домой на своем «Роллс-ройсе». Чего-чего, а этого мама не ожидала.
– Какое ты имел право беспокоить мистера Осборна? – Вот так! Я обвел ее вокруг пальца! Ай да Финн!
– Я его ничем не обеспокоил. И это все-таки лучше, чем быть твоей горничной.
– Мы и так ему многим обязаны.
– Это ты ему многим обязана, а не я.
– Не смей говорить со своей матерью таким тоном!
Я знал, что Леффлер не выдержит и ввяжется в наш разговор. Мама схватила меня за руку.
– Ты сейчас же позвонишь мистеру Осборну и скажешь, что отказываешься от его предложения.
– Но это же неправда! Почему я должен врать человеку, который так много для нас сделал? Впрочем, если тебе действительно это нужно, я позвоню и объясню ему, почему ты не хочешь, чтобы я у него работал.
– Это твоя мать будет решать, что ты будешь делать, а что нет.
– Но она же сама хотела, чтобы я начал работать. Ты говорила, что я должен знать, что в жизни есть определенные правила. Тот же человек, у которого вы оба работаете, нанимает меня, и после этого вы говорите, что это плохо?
– Я не работаю у мистера Осборна.
– Он построил вашу больницу! – Леффлер уже готов был заорать на меня, но тут я быстро сказал:
– Понимаешь, мама, все наши действия влекут за собой определенные последствия.
Именно эту фразу произнес Леффлер, когда они с мамой валялись голые на полу. Видимо, она показалась им знакомой.
– Что ж, может, это действительно не худший выход из положения, Лиз.
– И дома я буду реже бывать… – Они поняли, что мне все известно.
– И что ты будешь для него делать?
– Проводить инвентаризацию. – По крайней мере, так это называет Осборн.
– Инвентаризацию чего? – Мама заметила, что ее дружок смотрит на свои часы «Ролекс».
– Не знаю. Он не сказал. Он хочет, чтобы я составил для него список какого-то барахла.
Леффлер опять посмотрел на часы.
– Мы на вечеринку опоздаем.
– А что это за вечеринка?
– МакКаллумы пригласили нас на коктейль, – сухо ответила мама. – Надо было сообщить мне, прежде чем обращаться к чужому человеку. Знаешь, мы же одна семья, и поэтому мы должны общаться друг с другом.
– Коктейль! Ну надо же! Довольно странно, что они решили пригласить людей, которые не пьют. – Я хотел общаться.
Потом я посмотрел телевизор, пообедав чипсами, положив их в синюю фарфоровую тарелку. По словам мамы, она тоже была из музея, так же, как и коврик. Бывшая хиппи, а столько всего знает о разных вещах! В настоящее время ее бунт приобрел облик увлечения материальными ценностями.
В десять часов из Бостона позвонила Майя. Я покурил марихуаны и выпил последнюю бутылку пива, лежавшую в подвале. Мы обсуждали, как относиться к выздоровлению ее отца – было это чудом или просто удачным стечением обстоятельств?
Доктор Леффлер привез маму домой раньше, чем я ожидал. Хорошо, что она не сразу вышла из машины – они еще обжимались в ней некоторое время. Я как раз успел открыть окна, чтобы проветрить комнату. Потом сбежал вниз, на кухню за ментоловыми пастилками, чтобы мама не почуяла запах пива. Но никак не мог их найти, и вместо этого глотнул чесночной приправы. Все было бы не так плохо, если бы я не проглотил заодно и отвратительный кусок плесени. Когда мама вошла в дом, я ел мороженое, пытаясь заглушить мерзкий привкус у себя во рту.
– Финн, я должна перед тобой извиниться. Я же сама требовала, чтобы ты нашел себе работу на лето.
– Принимаю ваши извинения, – ответил я, и рыгнул. Мне было приятно, что она наконец-то хоть за что-то извинилась. Правда, меня тошнило от мороженого, при помощи которого я пытался избавиться от вкуса заплесневелой салатной заправки.
– Когда я упомянула о том, что мистер Осборн готов взять над тобой шефство, многие просто позеленели от зависти. – Возьмет шефство? Мне было не совсем понятно, как это понимать. Одно я знал наверняка: мама пыталась извлечь из моего бунта что-то полезное для себя. – Понимаешь, эти люди лезли из кожи вон, чтобы уговорить Осборна взять на работу их детей, ведь это значительно повысило бы их шансы на поступление в колледж. Но он никак не соглашался. Никого не брал на работу, ни единого человека. А потом нанял тебя. Знаешь, я тобой горжусь. – Как ловко маме удается сначала обнадежить человека, а потом огорчить!
– Хотел бы я, чтобы у меня был повод сказать так про тебя! – Яблочко от яблони недалеко падает.
– Я очень стараюсь, Финн.
– Почему ты не можешь просто быть самой собой?
– Кто бы говорил.
Тут она права, ничего не попишешь.
19
Когда я направлялся к дому Осборна, мама как раз возвращалась от него. Мы помахали друг другу, потому что, если бы мы этого не сделали, нам было бы еще хуже. Мы хорошо знали друг друга, и нам не нравилось, что мы становимся другими людьми.
Когда я подошел к дому Осборна, то увидел, что он стоит во дворе и бросает монетки в фонтан.
– Загадали какое-то желание?
На голове у него была большая соломенная шляпа. Он был одет в шорты цвета хаки, которые натянул чуть ли не до груди, и сандалии разного цвета. Ножки у него были тоненькими, а живот разбухшим – он был похож на яйцо на ходулях.