Жестокие люди - читать онлайн книгу. Автор: Дирк Уиттенборн

«О, Господи!».

В то время мы жили в Нью-Йорке. И эти слова, произнесенные мамой ранним субботним утром, могли означать одно из двух: или у нее опять тостер загорелся, или появился новый приятель.

«О, Господи! Да!». – Нет, тостер здесь не при чем.

Наш дом находился на Грейт-Джонс-стрит, которая находится между улицей Бауэри и Лафайетт, как раз напротив пожарной части. На дворе был июнь 1978 года. Через десять лет этот квартал станет модным. Мне было пятнадцать, а маме – тридцать три года. Не утруждайте себя вычислениями. Моя мать, известная также как Элизабет Энн Эрл, забеременела через две недели после поступления в Стейт-колледж, который начала посещать после того, как навлекла на себя и своих родителей позор, не набрав баллов, необходимых для поступления в Уэлессли. Она часто повторяла, что мое появление на свет – чистая случайность. Не ужасайтесь: каждый раз, когда мама так говорила, она обнимала меня, целовала, (особенно если выпивала до этого пару бокалов), а потом добавляла: «Это был самый счастливый случай в моей жизни».

Когда мне исполнилось двенадцать, я перестал в это верить в эти россказни. Помнится, как-то дедушка преподнес нам в качестве рождественского подарка оплаченный курс психологической помощи для семей, испытывающих определенные трудности. Вообще-то, мама просила его купить тур в Катманду. Ее отец был довольно известным (в узких кругах) психиатром. Потом расскажу поподробнее. Видите ли, тогда я понял (и до сих пор уверен в этом), что мама забеременела специально. Вы спросите, почему я так уверен, что она хотела оставить ребенка? Потому что она во мне нуждалась. Ей хотелось бежать от родителей, но было страшно пойти на это в одиночестве. Впрочем, все эти не по годам мудрые соображения о причинах бунта моей матери ничуть не облегчили мою жизнь, когда пришло время устроить свой собственный бунт.

* * *

Наши комнаты располагались рядом. Мама спала на купленной в секонд-хенде раскладушке в помещении с высоким потолком, которое служило нам гостиной, кухней и спальней. Нас разделяла только тонкая стенка.

Раскладушка скрипнула еще три раза. Затем раздался длинный, глухой женский стон. Так скрипит стол, который вот-вот развалится. Они, конечно, старались вести себя как можно тише. Я пытался уснуть, но когда закрывал глаза, то не мог не воображать то, что происходило в соседней комнате.

Я смотрел на черно-белую фотографию, которую сделали, когда мне было всего две недели отроду. Мама держала меня на руках. Она хотела быть похожей на битников, но, честно говоря, скорее напоминала иммигрантку, которую только что переправили с острова Эллис.

Ее грудь занимала чуть ли не половину фотографии. Мама не признавала кормления из бутылочки, и поэтому здорово располнела тогда.

За день до того, как была сделана эта фотография, бабушка и дедушка приехали в Нью-Йорк, чтобы упросить маму переехать к ним в пригород. Они уже подготовили для нее комнатку в своем доме, прямо над гаражом, и сказали, что ей нужно подумать о ребенке. И о своем образовании. Кроме того, маме дали чек на тысячу долларов, и предложили «хорошенько поразмыслить над их предложением». Мама пересказывала эту историю много раз, словно это была древняя скандинавская сага. И всегда заканчивала ее одинаково: «Я думала над их предложением, пока не закончились деньги, а потом позвонила этим занудам и сказала: мне жаль вас разочаровывать, но я собираюсь покорить Нью-Йорк». Если бы она действительно покорила Нью-Йорк, я бы не возражал против того, чтобы она пересказывала ее каждому очередному мужчине, который появлялся в нашем доме. Но тогда у нее вряд ли появилась бы такая потребность.

Мама пыталась добиться успеха, исполняя народные песни (она даже выступала в роли бэк-вокалистки Фила Окса на одном концерте в клубе «Виллидж Вэнгад»). Также она делала сандалии и даже собиралась стать художницей – это в то лето, когда мы переехали жить к одному довольно известному абстракционисту-экспрессионисту; впрочем, мы быстро оттуда съехали – после того, как он швырнул в меня зажженную сигарету, за то, что я прошелся по влажному холсту. На втором этаже Музея современного искусства висит триптих этого художника, и если вы внимательно в него вглядитесь, то увидите на нем отпечатки моих ног. После этого мама работала агентом по недвижимости, затем – очень недолго – модисткой (она делала шляпы). И только потом поняла, в чем ее истинное призвание.

Последние два года мама занималась массажем. Я смущался, когда мы шли вместе по городу, и она толкала перед собой специальный складывающийся столик на колесиках. Ее клиенты говорили, что у нее «золотые руки». Может, и так. Когда мама стала заниматься этим профессионально, я перестал разрешать ей делать мне массаж ступней. Невропатолог сказал ей, что это вполне нормально: мальчик-подросток хочет установить определенные границы в отношениях с матерью. Ну да, и сейчас она как раз этим и занимается этим с каким-то…

В туалете спустили воду. Это явно была мама, потому что я не слышал шагов: во-первых, она знала, какие половицы скрипят, а во-вторых, когда она была в нижнем белье, то ходила на цыпочках – или сейчас она была вообще без ничего? Когда меня посещали такие мысли, мне всегда становилось не по себе.

Я грузно перевернулся на живот. Из-под матраса выскользнул спрятанный там журнал «Клаб Интернэйшнл» и, упав на пол, открылся на центральном развороте. В восемнадцати дюймах от моего носа, во всей своей розовой майской красе, распростерлась девушка месяца. В туалете опять раздался шум. Теперь это был мужчина. Половицы заскрипели так громко и жалобно, что можно было подумать, что дорога к постели моей матери пролегает по клавишам аккордеона.

Этот парень играл на гитаре – по крайней мере, у входа стоял чехол. А еще пара красных высоких кроссовок. Теперь была моя очередь красться в ванную. Мамины ночные посетители становились все моложе. И все они интересовались музыкой. Когда я вышел из туалета и на цыпочках пошел к себе в спальню, то услышал, что ее гость говорит с английским акцентом.

Пожалуйста, не поймите меня неправильно. Не надо думать, что новые любовники появлялись у нее чуть ли не через день. На самом деле, перерыв продолжался почти два месяца – довольно долгий засушливый сезон. Мама никогда не встречалась с теми, кому делала массаж. Единственным исключением стал один сайентолог: но даже она признавала, что это было сплошное недоразумение.

Мне было не очень приятно услышать, когда рано утром этот англичанин спросил: «Послушай, милая, у тебя не найдется вазелина для моего мистера Джонсона?». Впрочем, каждый подросток, который в конце семидесятых жил в мансарде, знал наверняка, что его мама тоже занимается сексом. (Кстати, за стенкой они опять предались этому занятию). Особенно если в его семье не было отца.

На книжной полке, рядом с кубком, который я получил за победу в бейсбольном матче Малой лиги, стояла фотография моего отца.