Из первых рук - читать онлайн книгу. Автор: Джойс Кэри cтр.№ 43

И, взобравшись на трон, на котором уединялось так много героев, дабы поразмыслить без помехи и задумать новые славные деяния, я выплеснул еще одно ведерко раствора на кирпичи.

Знаменитый Галли Джимсон! А почему бы нет? Слава — это трава, растущая в любой сточной канаве, куда никто не заглядывает. Можно быть знаменитым и не знать о том, это нередко случается. Что ж, думал я, слава, если это и впрямь слава, имеет свои преимущества. Она приносит деньги. И я вспомнил холст, который видел у Айка недалеко от Хай-стрит. Большой холст, футов пятнадцать на двадцать. Рождение Моисея кисти Антонио, как бишь его, — 1710 год. Итальянский стиль, репа с подливкой; стоит под навесом во дворе вместе с другими большими холстами и кучей старых рам.

Я купил у Айка много небольших холстов, и все по дешевке. Айк — это лавка старьевщика, которой на редкость не везет. Она меняет хозяина примерно раз в полгода. Она угробила больше людей, чем даже галантерея напротив, та, что между кооперативом и банком. Одно время там была собака, которая хватала за ноги всех, кто пытался туда войти. Айки тогда был щеголеватый молодой человек с длинными белокурыми волосами и распухшими суставами на руках; знаток старинного китайского фарфора. Стоило собаке залаять, он выскакивал за дверь и устраивал истерику. Как-то раз я обернул ноги «Таймсом», и когда пес тяпнул меня, он так удивился, что зубам своим не поверил. И, поджав хвост, убрался восвояси. Он, видимо, чувствовал себя как гурман, который, нацелившись на спаржу, обнаруживает у себя во рту канализационную трубу. А я вошел внутрь и купил превосходного — для лавки старьевщика — Ромни, на котором было лишь несколько дырок и след от чьих-то сапог на лице дамы. Всего за два шиллинга шесть пенсов. И я не берусь утверждать, что эти два шиллинга вышли из монетного двора ее величества королевы. Но молодой джентльмен был в таких растрепанных чувствах из-за собаки и плохого положения дел, что ему можно было подсунуть крапленую карту вместо банкноты и получить сдачу. Я часто жалел, что не сделал этого, потому что через неделю он повесился на лестнице за лавкой.

Но лавка пустовала недолго. Когда я снова зашел туда всего неделю спустя, Айк стал вдовой, круглой, как подовый хлеб, с лицом Юлия Цезаря и светло-зелеными волосами. Благодаря какому-то выбеливающему средству, которое, согласно гарантии, придавало седым волосам снежную белизну. Она держалась весьма надменно. Она вложила в Айка деньги и сама кормила семью. Она была о себе очень высокого мнения и презирала все остальное человечество, которое, естественно, ставила куда ниже себя. Она спросила с меня двадцать фунтов за Констебля: два дерева, четыре облака и кучка собачьего дерьма на переднем плане. Обычный, завалящий Констебль, красная цена — четыре шиллинга шесть пенсов. Две кучки собачьего дерьма и мазок настоящего синего кобальта между двумя нижними облаками — пять шиллингов шесть пенсов. С рамой, веревкой и крючком — хоть сейчас на стенку — пять шиллингов девять пенсов.

Двадцать фунтов не удивили меня в устах вдовы. Вдовы всегда запрашивают, особенно если вложили в дело весь капитал. Владельцы подобных лавок, не потерявшие еще спутника жизни, просят за такого Констебля пятнадцать гиней. Я предложил ей полкроны, намереваясь пойти на уступки и дать три шиллинга девять пенсов, но она и слушать не пожелала. Пришлось взять другой холст того же размера, когда она отвернулась; и это мне вышло боком. Он оказался гнилым, а я не смог больше ходить к Айку, покуда вдову не продали с торгов. Это случилось чуть ли не через год. А пока что я вынужден был писать на старых мешках, которые трудно натягивать на подрамник и дорого грунтовать.

Если Айк окажется на месте, когда я выйду, сказал я, я куплю этот большой холст. Хватит с меня стен, которые валятся на голову, стен, которые уборщицы обшарпывают шваброй до дыр. Подавайте мне холст, теперь я могу себе это позволить. Творчество Галли Джимсона... и так далее. Холст куда портативней. Все национальные галереи предпочитают холсты. Не могут же они вывешивать стены. И я принялся мечтать, что сделаю с этим холстом. Конечно, если Айк его не продал, не взорвался, не сгорел и не превратился в обувной магазин. Это вернее всего. Спорю на что угодно, там теперь обувной магазин, подумал я. Пятнадцать футов на двадцать, есть где разойтись. Не раз я просыпался ночью из-за того, что писал во сне. Взмах кистью по холсту — и одеяло летело на пол. Я бы мог сделать неплохую вещицу на этих пятнадцати на двадцать, думал я. Шедевр знаменитого Галли Джимсона в репродукции для художественной монографии «Галли Джимсон. Жизнь и творчество», написанной магистром искусств А. В. Алебастром.

Частенько я лежал ночью на нарах и скалился во весь рот. А когда спрашивал себя: чего это тебя так разбирает, Галли? — отвечал: жизнь и творчество и так далее. Разберет еще больше, если кто-то решил разыграть тебя. Так или иначе, думал я, где-то тут есть подвох, — с чего бы иначе этому случиться со мной?

И когда я вышел — раз я все равно двигался домой по Хай-стрит, — я заглянул уголком глаза на Гэс-лейн, и, представьте, лавка была на месте, и вывеска сияла еще ярче, чем прежде: «Айзаксон и Уоллер. Антикварный магазин». Я остановился как вкопанный. Черт подери, подумал я, если Айк цел и невредим, Алебастр будет еще более гадкой шуткой.

Меня ждет такой удар под ложечку, который оглушит и слона. Нет, меня это не волнует. Мне не привыкать. Я не дикий осел пустыни. Я старый коняга. Вышколен как надо. На мне каталась знать всех мастей. На мне гарцевали миллионеры. Хиксон многие годы держал меня у себя в конюшне и выводил на показ гостям. Его Галли Джимсон, его радость и гордость. Я получаю по два пинка в живот на дню вот уже шестьдесят лет: один, когда на меня надевают седло, и один, когда его снимают. Я могу все вынести. И есть свое сено. И лягнуть в ответ. И так цапнуть зубами, что правительство засияет голой задницей... Если захочу.

А как раззолочено, подумал я, проходя мимо. Держу пари — лавку купила какая-нибудь бойкая фирма с Уэст-Энда и выбросила на свалку все старье. Станут продавать антикварную мебель прямо с фабрики и первоклассных старых мастеров, намалеванных в Париже для американского рынка и покрытых настоящим лаком.

Но когда я зашел в лавку, я сразу увидел, что все в порядке. Айки был теперь маленьким человечком с фигурой, похожей на жардиньерку. Кривые ноги и покатые плечи. Черный сюртук на два размера больше, чем надо. Колени в паутине. Лицо как треска на прилавке рыбного магазина. Цвета молодого картофеля. Нигде ни волосинки, кроме тыльной стороны рук. Тихий, интеллигентный голос. Он уже наполовину мертв, подумал я. Все прежние Айки схватили его за горло. И я сказал:

— Добрый день, мистер Айзаксон. Рад снова вас видеть. Я ваш старый клиент.

Он глянул на меня и сказал похоронным голосом:

— О да, сэр, конечно. Я вас сразу узнал.

— Как поживаете? — сказал я. — Выглядите вы прекрасно. Дела идут. Скажите, мистер Айзаксон, у вас найдется хороший Морленд? {25} Подлинный Морленд. Я хочу сказать — не подделка.