– О, мне по душе почти все, даже голландское. Есть, впрочем, один термин на языке сомали – произносить его дозволяется только женщинам. Он просто-таки благоухает тайной и сокровенной красотой.
– И что же это за слово?
– Извините.
– Это как?
– Вам об этом знать незачем.
И хотя Мэйфлауэр сдержанно улыбнулся и изобразил металлическое радушие, он позвонил Джули и велел не трудиться нести кофе. А затем негромко, церемонно откашлялся.
– Я собирался набросать в общих чертах следующее задание, но лучше мы сперва обсудим ваше… э-э… состояние. – И он указал на кресло. – Ну-с, что там с вами стряслось?
И Свиттерс выложил все как есть.
Свиттерс выложил все как есть. Ну, в сокращенной версии, конечно, не более трети того, что выслушал Бобби Кейс, тем не менее чистую правду. Какова же была реакция Мэйфлауэра? Сводилась она главным образом к недоверию. Прибавьте к этому еще и волнение, и с трудом сдерживаемый гнев, и малую толику отвращения. Когда же он наконец нарушил молчание, его металлический голос обжигал ледяным холодом.
– Если только вы не убедите меня, что это – дурацкая, низкопробная шутка, я временно отстраняю вас от должности. А уж с сохранением оклада или нет – пусть комиссия решает.
– Я здорово на мели.
– Не мое дело.
– Но я вполне работоспособен. Давайте сюда ваше задание. Я отлично с ним справлюсь. Получше этих ваших горячих ковбойских голов. – Свиттерс поднялся – и встал, балансируя на подножке. А затем впрыгнул спиной вперед на сиденье кресла – примерно так же, как выпендривался перед Бобби, вот только скакать на месте не стал. – Я понимаю, со стороны это выглядит сущим бредом, но…
– Да неужто?
– Ладно вам, Мэйфлауэр, вы ж знаете мой послужной список.
– Еще бы!
– Я готов к исполнению служебных обязанностей.
– Физически – возможно. Но есть и другие проблемы. Будьте любезны, сядьте.
– Я ведь мог бы и соврать.
– Прошу прощения?
– Я мог бы соврать насчет шамана, и табу, и всей этой заморочки. И выкладывать все как на духу мне было вовсе не нужно. Я мог бы скормить вам абсолютно убедительное, заурядное объяснение…
– Не могли бы. Прежде чем вернуться к службе, вам пришлось бы пройти медицинское освидетельствование. А когда Уолтер Рид установил бы, что в физическом смысле вы абсолютно здоровы… Но отчего вы не… – мне просто любопытно – отчего не представили мне какого-нибудь более правдоподобного алиби? Если вы в самом деле искренне хотите остаться в штате…
– Я чертовски хочу остаться в штате! – Свиттерс помолчал, вдохнул поглубже – и сбавил тон. – Наверное, это само по себе признак душевного расстройства – но мы здесь все в одной лодке, не так ли?
– Нет! – ни мгновения ни колеблясь, рявкнул Мэйфлауэр сквозь стиснутые зубы. – В одной лодке, еще чего!
В наступившем молчании Свиттерс остался стоять на кресле.
«Да что со мной происходит?» – гадал он про себя.
А происходит с ним очень простая вещь – похоже, работу он теряет. Свиттерс потрясенно осознал, насколько работа, оказывается, подчинила себе его индивидуальность. Он достаточно много медитировал, чтобы понять: его истинное «Я» – его отрешившееся от себя «Я», если угодно, его внутренняя суть, – не знает и не заботится знать, что он, например, вкалывает на ЦРУ; к слову сказать, точно так же не знает и не заботится знать, что его зовут Свиттерс. В конце концов, не то чтобы он так уж безумно влюблен в свое звание («тайный агент», что это еще, на хрен, такое?), и в свой рабочий стол (у него такого отродясь не водилось), и в свои обязанности (увлекательными они бывают нечасто), и в свою зарплату (чем больше вокруг рекламы, тем меньше его тянет на покупку). Более того, у него полным-полно сторонних интересов.
Что крепко держало его, не отпуская, что его питало, возвышало и завораживало, и формовало очертания его эго – так это работа в пределах работы, это смутно определенное, самонаводящееся призвание ангелов, со всем романтическим элитизмом, окрашивающим эти упражнения в донкихотской, хотя порой и весьма эффективной подрывной деятельности. Миссия эта была настолько уникальной и тайной, настолько безумной и при этом явно благородной, настолько, можно сказать, поэтической, что Свиттерс постепенно позволил ей определять себя же в своих глазах, хотя остро сознавал, что большую часть времени занимается не столько собакой, сколько бредом собачьим.
Так вот: если он больше не ангел (так называемый), кем же ему быть? Ну-с, наверное, еще будет время это выяснить. Наверное, оно вообще не важно. Знал он доподлинно лишь одно: не может он лгать Мэйфлауэру Кэботу Фицджеральду – после того, как солгал Сюзи.
– Можно лгать Господу, но не дьяволу.
– Это еще что значит?
Свиттерс медленно уселся в кресло. Хороший вопрос. В самом деле, а что это значит-то?
– Ложь способна разочаровать Господа или рассердить Его, но в итоге Его сострадание растопит любую ложь, сведет ее на нет. Дьявол же на нашей лжи жиреет, чем больше мы лжем ему, тем больше ему это по вкусу. Это – капиталовложение в его фирму, взвинчивающее курс его акций, поощряя практику лжи. Повредить дьяволу способна только правда. Вот почему честность изгоняется едва ли не из каждого учреждения: будь то корпоративные, религиозные или правительственные. Правда несет в себе угрожающую свободу. А не упоминал ли я, что одно из имен дьявола – El Contrоlador?'Тот, кто контролирует.
– Для меня лично это новость. – Мэйфлауэр глянул на настольные часы. – С другой стороны, я не настолько теологически подкован, как вы. – Бледные его губы самую малость раздвинулись, давая понять, что это – шутка.
– Да-да. Есть и другое имя: El Manipulador. Тот, кто…
– Я знаю. И, сдается мне, догадываюсь, к чему вы клоните. Если бы я счел нужным защитить контору и национальные интересы, коим она служит, от ваших скрытых нападок – а я со всей определенностью в том нужды не вижу, – я бы указал на то, что и манипулирование, и контроль порой необходимы для обеспечения и упрочения стабильности. Если, на ваш взгляд, во всем этом есть что-то от сатанизма, так отчего бы вам не воспринимать происходящее в таком ключе: мы используем дьявола для содействия Господнему замыслу. – Мэйфлауэр вновь откашлялся в типичной для него исполненной скромного достоинства манере. – А теперь, вы уж меня извините, мне нужно…
– Стабильность, по-вашему, дело рук Господа? Да вы шутить изволите! Если конечная цель Господа – стабильность, так, значит, Он – колоссальный по бездарности неумеха, величайший из неудачников всех времен. Вселенная, создание которой Ему приписывается, динамична, она практически непрестанно меняется. Любое проявление стабильности в ней на любом уровне – преходяще и всегда является отклонением. Симбиоз – возможно; своего рода гармоничное взаимодействие – пожалуйста, но не стабильность, нет. Дао – это зыбкое равновесие между непостоянным инь и неустойчивым янь. Дело в том, что…