Свирепые калеки - читать онлайн книгу. Автор: Том Роббинс cтр.№ 62

Однако и у ангелов есть свои плюсы. Создания удивительные и чудесные, они привносят древнюю непостижимость в современную повседневность. Скептики, закатывающие глаза при одном лишь упоминании о привидениях, пришельцах из космоса или «Кругов на полях» (не говоря уже о парниковом эффекте), над ангелами так вот сразу глумиться не спешат. По данным опроса Гэллапа, [136] более половины населения Америки в ангелов верит. Так сверхъестественное и по сей день оказывает влияние на рациональный мир.

В большинстве своем женщины боятся летучих мышей. Даже Маэстра. Насколько можно установить, причина здесь – вовсе не в подсознательном страхе перед «опылением», высеиванием дурного семени.

Женщины скорее опасаются, что мыши запутаются у них в волосах. Да, но святой Павел постановил, чтобы женщины покрывали в церкви голову «для Ангелов». [137] В эпоху святого Павла слова, означающие «ангел» и «демон», были взаимозаменяемы, и существовала некая разновидность ангелов/демонов, якобы охочая до женских волос. Запутавшиеся в волосах ангелы. Запутавшиеся в волосах мыши. И снова – разница не столь существенная, как покажется на первый взгляд. Стало быть, в какой-то точке ангелы и летучие мыши сливаются воедино. И тогда, как в математическом пространстве, у монеты оказывается только одна сторона. Где эта точка? Где и когда сходятся свет и тьма? Конец Времени – или скорее Сегодня Суть Завтра, – верно, ответствовал бы: «В смехе».

В пределах ЦРУ противоположность нейтрального ангела – это ковбой. Ковбои свято уверены, что сражаются на стороне света (каковой отождествляют с добром и не иначе), однако, поскольку они настаивают на абсолютном суверенитете света над тьмой – и для обеспечения сего суверенитета не остановятся перед любым темным деянием, – в итоге итогов они преобразуют свет в тьму. Но это – именно преобразование, а не слияние. Смех в уравнение вообще не включается.

Засим, когда недоброжелатели глядят на штаб-квартиру ЦРУ и усматривают там зло, они не слишком-то заблуждаются. Чего они, однако, в упор не видят – и что почти всегда видел Свиттерс (в данный момент неуклюже выбирающийся из такси перед входом в здание), – так это фабрику, «на ура» производящую те самые палки, которые того и гляди окажутся вставлены в ее же собственные колеса.

Пройдя через ряд контрольно-пропускных пунктов, Свиттерс наконец-то добрался до офиса Мэйфлауэра Кэбота Фицджеральда, второго помощника директора оперативного отдела ЦРУ. Часы показывали десять. Джули, фицджеральдовская рыжеволосая секретарша, с которой Свиттерс вот уже несколько лет пребывал в беспрерывном флирте, оценивающе нахмурилась при виде инвалидного кресла, однако от вопросов воздержалась. Любопытство в Лэнгли не поощрялось.

Что до самого Фицджеральда, поначалу он вообще сделал вид, что ничего не замечает. Мэйфлауэр – именно так он подписывал свои «напоминалки» и именно такое обращение предпочитал – удивления не выказывал никогда. Продемонстрировать удивление – значит погрешить против многомудрой искушенности, нарушить глубоко укоренившиеся принципы.

– Вы очень пунктуальны, – отметил Мэйфлауэр, закрывая за ними дверь.

– Что только естественно, – заверил Свиттерс. Прежде чем исчезнуть во внутреннем кабинете, он успел-таки послать Джули воздушный поцелуй. – Я – тайный агент, а не юрист, не голливудский антрепренер и не самодовольный бюрократ какой-нибудь.

Если Мэйфлауэр и обиделся, внешне он ничем этого не выдал. Возможно, он просто привык к Свиттерсу и к тому времени научился рассчитывать, что в определенных полевых условиях тот будет хладнокровен и исполнителен, зато в любое другое время станет дерзить, «выделываться» и нахальничать. Как бы то ни было, несколько мгновений Мэйфлауэр глядел на своего подчиненного молча и бесстрастно – глядел сквозь очки в стальной оправе, тщательно отполированные линзы которых блестели так же ярко, как и его лысина. Собственно, лысина несколько превосходила размерами отдельно взятую линзу. В свои пятьдесят пять Мэйфлауэр сохранил ровно столько железно-серых волос, чтобы хватило на парик для маленькой куколки. Барби на химиотерапии. Стальные очки, железно-серые волосы, гранитная челюсть, металлический голос и ум что оружейный плутоний. В глазах Свиттерса помощник директора являлся скорее минералом, чем животным.

Свиттерс первым нарушил молчание.

– Хорошо, не тайный агент, а мальчик на побегушках. Прошу прощения, если приукрасил собственный статус.

Тонкие губы Мэйфлауэра дернулись – но до улыбки не дотянули.

– Ну и что вы пытаетесь доказать каталкой? Это ведь бутафория?

– Мелкая неприятность в Южной Америке.

– В самом деле? Надеюсь, наш общий друг Сумах тут ни при чем?

– Nein. Это все Конец Времени. Или, точнее, Сегодня Суть Завтра.

Мэйфлауэр снова вылупился на собеседника во все глаза. Свиттерс разглядывал стену позади рабочего стола. Во многих правительственных учреждениях должностное лицо ранга Мэйфлауэра Кэбота Фицджеральда наверняка вывесило бы на всеобщее обозрение Гротонский [138] вымпел и оправленные в рамочки дипломы Принстона и Йеля [139] (все они в биографии Мэйфлауэра фигурировали), но в ЦРУ любые сувениры из личной жизни не поощрялись. Стол не украшало ни одной фотографии – ни жены, ни ребенка, ни даже собаки. Зато на одной стене висел портрет Барбары Буш – глянцевый, восемь на десять, с автографом. Бывшая первая леди страны была увековечена в бирюзового цвета платье, и Свиттерс поневоле сравнил ее с гигантской синей ню Матисса – не в пользу первой; и, вне всякого сомнения, погрешил против истины.

– Свиттерс, а вы когда-нибудь задумывались, почему «пасу» вас непосредственно я, вместо того, чтобы передать вас под юрисдикцию, скажем, Брустера или Солтонстола?

– Потому что Солтонстол – старый пердун, а Брустер – пьянчуга безмозглый. И тот, и другой не дадут мне толком развернуться.

– А я, значит, даю? Польщен. Вы, безусловно, знаете, что я официально не одобряю вашего sans gene [140] подхода как к делам конторы, так и к своим собственным. В то же время вы меня просто-таки завораживаете. Есть в вас свойства, что меня положительно интригуют. Например, ходят слухи, что вы способны назвать женские гениталии на пятидесяти языках.

– Собственно говоря, на семидесяти одном.

– М-м-м? А есть ли какие-то названия… названия для данного органа, которые нравятся вам больше других?