Моя другая жизнь - читать онлайн книгу. Автор: Пол Теру cтр.№ 84

Однако внутри зловещая таинственность рассеялась. В чистеньком, ухоженном доме стоял дух свежевыпеченного хлеба, опрятных кошек и цветов на окнах. Запахи эти от тепла стали острее, благоуханнее, само же тепло расслабляло, располагало к покою. Окажись в домике холодно, я бы насторожился. Но здесь было лишь сумрачно, горели только торшеры возле окон; я различил горшки с вьющимися растениями, корзинку с фруктами на выскобленном сосновом столе; на диване у камина спала кошка, торопливо тикали часы. Вдоль одной стены тянулись стеллажи с книгами, на другой висели какие-то картинки. Но они были в тени — не разглядеть. Да я и не хотел разглядывать, не хотел, чтобы света было больше, мне нравился огонь в камине, тусклый свет торшеров, глубокий мягкий диван, ворсистый ковер.

— Я вяжу джемпер, — сказала Люси. Наверно, подумала, что я рассматриваю вязальные принадлежности, лежавшие на высоком табурете, который одновременно служил лестницей: доставать книги. — Собиралась к Рождеству закончить, но, видно, не успею, Рождество-то в субботу.

— Кому-нибудь в подарок? Джемпер…

— Да. — Она ответила очень серьезно, с каким-то напором. — В Африку. Я вроде крестной матери для одной девочки в Лесото. То есть теперь-то она совсем большая. Я много вяжу для нее и отсылаю. В Африке бывает иногда очень холодно.

Она налила мне белого вина, мы подняли бокалы.

— С днем рождения, — произнес я.

Она нахмурилась и сказала:

— Счастливого Рождества.

Я уселся на диван, оставив для нее местечко рядом, но она села на ковер, ближе к огню. Кошка тут же перебралась к ней; Люси устроила ее у себя на коленях и принялась гладить.

— Она называет меня «мамочкой», — сказала Люси и улыбнулась. Увы, не мне. — Она уже пятиклассница.

Мы продолжали болтать: о деятельности миссионеров в Африке, о погоде в Йоркшире, о радостях, которые привносит в жизнь радио, о вкусе травяного чая, но я неотступно думал об одном: как же сильно мне хочется заняться с ней любовью. Я мог бы для начала пересесть к ней на ковер, но это было бы слишком явно. Мы беседовали, она подливала мне вина, и голова моя с каждой минутой все больше кружилась от желания. Время шло; я чутко ждал своего часа.

— Похоже, эта глупая кошка с кем-то повздорила. Ухо порвано.

— Ну-ка, глянем. — Я тут же очутился на ковре рядом с ней.

Порванное ухо занимало нас некоторое время; у огня лицо мое разгорелось, от выпитого вина клонило в сон. Осоловев окончательно и чувствуя, что вот-вот упаду, я положил руку ей на плечо, сжал, привлек к себе и потянулся поцеловать.

Она выгнула спину и напряглась, точно я воткнул в ее тело острие копья.

— Что вы делаете? — В голосе — холодное презрение.

Я не знал, что сказать.

— Вы что же, возомнили, будто я тут же улягусь с вами в постель?

Она сказала это с такой издевкой, что я вскочил прежде, чем она закончила фразу. Было жутко стыдно. Я пятился, неловко спотыкался, словно меня выкинули из постели. Нет, конечно нет, у меня и в мыслях не было, господи, и час уже такой поздний!

— Мне пора. Где тут мой рюкзак?

Она щелкнула выключателем, прибавила света; я пошел к двери, мечтая смыться как можно скорее. При ярком свете дом выглядел менее дружелюбно; он оказался тесным и захламленным. Зато видны стали книги на полках. Надевая рюкзак, я разглядывал корешки и — поскольку терять было уже нечего — исполнил снедавшее меня злобное желание.

— Вы его читали? — спросил я. И остановился у полки, ожидая ответа.

— Пола Теру? — уточнила она и просияла. — Еще бы. Я его обожаю. Он потрясающий.

Я помедлил у двери, улыбнулся Люси Хейвен, погладил бороду. Она же не знает, кто я на самом деле! Она оттолкнула мужчину по имени Эдвард Медфорд. Но Пол Теру? «Он потрясающий!» Смешно. Конечно же мне захотелось остаться. И захотелось сообщить ей мое настоящее имя.

— Вам вовсе не обязательно бежать сломя голову, — проговорила она.

Звучит гостеприимно, но произносится для приличия. На самом деле мне следует убраться побыстрее.

— Я, должно быть, вас обидела.

— Ничуть, — уверил я ее горячо и искренне. Меня так и подмывало подразнить ее еще немного, а потом спросить: «А знаете, кто я на самом деле?»

— Я имею в виду, что я уязвила вашу мужскую гордость.

Ответ вертелся на языке, но я сдержался — с немалым, хотя, надеюсь, незаметным трудом.

— По-моему, вы меня неправильно поняли, — добавила она.

Хорошенькая незамужняя женщина приглашает подвыпившего незнакомого мужчину в свой одинокий домик, чтобы провести вместе самую длинную ночь в году, приглашает распить с ней бутылку вина по случаю ее дня рождения — чего уж тут не понять? Что это, если не приглашение к сексу, бесшабашное и совершенно недвусмысленное?

Или я все-таки неверно трактовал ее поведение и поспешил с выводами? Поэтому она и говорит теперь об уязвленной мужской гордости? Она-то лишь проявила участие к одинокому путнику. Неужели не знает, что в Англии, как, впрочем, и во многих других частях света, слова «Не хотите ли зайти ко мне выпить» говорят о жажде вполне определенного толка?

— Останьтесь, побудьте еще, — сказала она. — Надо хотя бы допить.

Да, я вскочил так резво, что допить действительно не успел. Она протянула мне бокал. Я тут же сбросил рюкзак, всем своим видом демонстрируя, что охотно задержусь.

— У вас, наверно, создалось обо мне ложное впечатление, — сказала она. — Когда живешь одна, отвыкаешь от людей. Сама того не зная, рассылаешь вокруг самые противоречивые сигналы. Деревенские вообще думают, что я ненормальная. И, уверена, сплетничают у меня за спиной: «И чем она там одна занимается?»

— И чем же?

— Слушаю радио и граммофон, — затянула она знакомую песню. — У меня много книг. — Она обвела рукой полки, где тесными рядами стояло не меньше тысячи томов в мягких обложках.

Она прошла обратно к камину. Я остался где был, возле полки с собственными книгами.

Она подбросила в камин несколько кусков угля, подтолкнула их щипцами ближе к огню. В этом была определенность: пусть сгорят дотла, и побыстрее; сгорят и погаснут; тогда он уйдет. Она не хочет выставлять меня за дверь, но всячески намекает, что гостеприимство ее формально, вроде филантропических порывов, заставляющих ее посылать в Африку шерстяные вещи. В ней нет бесшабашности, а приглашение в дом — лишь робкая попытка доброты. Остальное я просто придумал.

Но она все же заслуживает правды. Надо сказать ей мое настоящее имя.

Я бы и сказал, не испытывай она такой неприязни к Эдварду Медфорду. И дело было не только в моей уязвленной мужской гордости, — что за идиотское выражение! — просто я ей не очень-то нравился, я сам, моя внешняя оболочка. Свалился вдруг ей на голову, этакий невежда-американец. Даже не весельчак — как положено путешественнику. Просто нескладный дурень.