Моя другая жизнь - читать онлайн книгу. Автор: Пол Теру cтр.№ 81

— Что это?

— Ты хочешь сказать «Кто это?» — поправил Руперт. — Запомни это пятно.

— Твоя жена, что ли?

Руперт так безудержно расхохотался, что я понял — мой неуклюжий вопрос наверняка имеет какой-то непонятный мне, но важный для него смысл. Наконец он вытер глаза, отдышался и ответил:

— Дочка домработницы, Клара.

Значит, там была-таки усатая старуха.

— Ты хочешь мне что-то сказать, верно?

Глаза Руперта возбужденно блестели. Судя по выражению лица, он собирался сказать мне нечто такое, чего я и представить себе не мог. Была у него эта трогательная черта: он всегда сиял и захлебывался от восторга, если знал что-нибудь, чего не знал его собеседник. Ведь мудрость в том и состоит, что вы знаете нечто, неизвестное другим. А это так здорово! Руперт редко показывался на глаза, но уж коли появлялся — всегда был полон энтузиазма. Об Артуро Триподи такого не скажешь.

Положив руку на видеоплеер, Руперт держал пленку на месте: пятно за окном, повернутая голова Триподи, хилая шея, поза отступления.

— Когда мы закончили и расставили мебель по местам, — сказал Руперт, — мы его поблагодарили и ушли.

Я представил себе душную комнату, полную пыльных книг, и чрезмерно одетого старика в уродливом пузатом кресле.

— Я уже был на полпути домой, когда вспомнил про ключ. Ведь мне ж его дали, чтобы войти к нему со съемочной группой. А ключ остался у меня. Звонить ему без толку — все равно моих извинений не услышит. Потому ключ и был у меня, что он глухой, звонка в дверь услышать не может. Мы-то договорились, что я положу ключ в конверт и брошу в почтовый ящик.

Он улыбнулся и сжал пальцы, словно держал в них ключ.

— Я собирался жену к нему послать, но она уехала за город и вернуться должна была только к вечеру. Так что пошел назад сам — а конверта у меня не было, — я открыл дверь и вошел. Захожу — в кабинете его нет…

Я представил себе Руперта там. Как он затаил дыхание и оглядывается, прислушивается, а лицо его сияет от радости.

— Конечно, можно было бы положить ключ — и все и дверь захлопнуть. Но времени у меня было много, жену встречать только к семи… Ну и что-то меня остановило. Голос его. Послышалось вроде «для души». Мне это показалось просто потрясающим!

Руперт глянул на меня, оценивая реакцию. Он явно наслаждался недоговоренностью: тем, как я жду, что будет дальше.

— Он сидел в библиотеке, ко мне спиной. В нескольких футах от того места, где мы писали передачу. Домишко маленький, но комнат в нем больше, чем кажется. Так это — соседняя; всего-то пара шагов от того места, где мы столь серьезно обсуждали новый роман, его концепцию литературы и всё такое, представляешь? Откровенность. Одиночество. Когда ты один…

Руперт ликовал, его тонкие пальцы дрожали.

— Он сидел там в своем мохнатом пиджаке, но он не был один, представляешь? Он маленькую девочку разглядывал: ту самую, пятно на пленке… А девочка-то была голенькая! Такая бледная, хрупкая, лет восемь-девять, не больше; грудки еще не проклюнулись. И ничегошеньки на ней, кроме беленьких носочков. Глаза громадные, перепуганные… Можешь себе представить! А Артуро шепчет: «Попляши… попляши…»

Вот это и рассказал мне Руперт.

Несколько лет спустя Артуро Триподи умер от сердечной недостаточности. Руперт Муди умер от СПИДа.

Писатели частенько выбрасывают из книг главу-другую. Меня всегда завораживала бесстыдная нагота отца и дочери в скабрезной сцене, которую Эдит Уортон изъяла из романа «Беатрис Палмато» (смотри приложение к биографии Э.У., написанной профессором Льюисом). А описание сонной реки — глава, которую Марк Твен вычеркнул из «Гекльберри Финна»! А пронизанная эротикой неопределенность, которую Дж. Р. Экерли убрал из «Отпуска в Индии»! В сущности, таких примеров тысячи и тысячи. Мне в выброшенных отрывках мерещатся всякого рода откровения, но, возможно, авторы отказываются от них по совершенно иным причинам: какие-то куски оскорбляют общепринятые вкусы, другие кажутся надуманными, третьи — неуместными. А может, они попросту неудачны? Так или иначе, их публикация — дело времени, ибо писатель никогда не выбросит в корзину ни единой сколько-нибудь ценной бумажки. Какой бы странной или скандальной ни была якобы пропавшая глава, она неминуемо явится на свет божий, можете в этом не сомневаться.

Весной и летом 1982 года я путешествовал по побережью Британии. А потом, работая над «Королевством у моря», изредка возвращался в какое-либо приморское местечко, чтобы проверить достоверность факта или освежить впечатления. Несколько летних дней мы с Энтоном провели в Саутуолде, на родине Оруэлла; Уилл катался со мной на велосипеде и сверял названия всех деревушек острова Уайт. С наступлением осени курорты опустели; потом их оголили враз налетевшие шквальные ветры, а к концу ноября они почернели от проливных дождей. Море подступило к берегам, выдававшиеся в воду мысы и отмели сузились, а прибой рокотал все громче. Впрочем, это были лишь сезонные перемены, и пускай запахи и высота небес стали иными, в рукопись, которую я таскал за собой из городка в городок, никаких существенных изменений это не вносило.

За четыре дня до Рождества я оказался в Йоркшире: надо было обследовать отрезок побережья к северу от Уитби, который я пропустил весной. Тогда — следуя логике книги — я поехал из Мидлсборо по боковой ветке железной дороги. Теперь же отправился пешком. Вышел вроде бы достаточно рано, но сумеречные тени сгустились так быстро, что меня вдруг осенило: сегодня же самый короткий день в году.

В вечернем полумраке я поневоле замедлил шаг, а добравшись до Кетлнесса и залива Рансуик, понял, что не вижу не только дороги, но и собственных ног. Было то неопределенное время суток, которое наступает зимой сразу после заката, когда путь можно различить лишь по отблескам бледного неба в лужах на размытой тропе.

А потом меня накрыла кромешная тьма, но я ковылял по кочкам и колдобинам, пока вдали не мелькнул огонек. Так я попал в Черную Яму.

Самой деревни видно не было. Но я чувствовал, что где-то поблизости в темноте скрываются дома: веяло словно бы подгоревшим хлебом, а на самом деле — дымком из протопленных углем печек. В те времена угольный дым непременно висел над английскими деревушками в морозные ночи. Еще несколько сот ярдов я брел во мраке, явственно чуя запах жилья, а потом в лицо мне ударила волна сырого тумана. И когда огонек, на который я шел, снова вынырнул из мглы, полустертый свет его зарябил в этих зыбких волнах.

Типичный английский север. Я ожидал на Рождество снегопада, но морской туман оказался даже причудливей, а до костей пронизывал не хуже снега. Казалось, будто я лежу лицом вниз на мраморной плите, а полоса прибоя подступает все ближе, рокочет и вздымается внизу под скалами, изрыгая угрозы и проклятия. Мне вдруг привиделось, будто не то я оступился, не то край утеса осыпался у меня под ногой — и вот уже я лечу вниз вместе с обломками скал в зияющую черноту Северного моря. Туман осел, уплотнился, заволок весь берег, заглушил все звуки, кроме стонов моря.