Моя другая жизнь - читать онлайн книгу. Автор: Пол Теру cтр.№ 146

Я перестал видеть сны. Прежде сны всегда волновали меня, порождая новые замыслы; когда я просыпался, мое воображение уже работало вовсю, как будто сон дал ему толчок и оно уже не может остановиться, хотя я открыл глаза. Я относился к снам, как к другой своей жизни. Без них я не мог писать, а поскольку силы я черпал в творчестве, то и стал чуть ли не полумертвым. Работа моя застопорилась. Я чувствовал себя медлительным тупицей, мозги словно тиной забило. Солнечный свет раздражал невыносимо, однако ночью было еще хуже. Вместо обычных снов начались кошмары. Утром я уже ничего не помнил, оставался лишь ужас, отнимавший остатки рассудка. Кошмары были разные, но результат — один и тот же, потому что страх однообразен: в мозг словно впрыскивают нечто, убивающее воображение.

Однажды ночью в моем доме в Гонолулу раздался телефонный звонок и ровный голос произнес:

— У меня есть новость.

— Кто говорит?

Голос был малокультурный, с едва заметным акцентом, тем не менее приятный на слух. В нем мешались вежливость и своеобразная издевка; так умеют любезно грубить англичане.

— Не важно, слушайте, — продолжал голос. — Пол Теру умер.

— Это я Пол Теру, — сказал я.

— Нет, не вы. Я знаю, кто вы.

Его слова меня потрясли. Хотелось сказать: «Спросите мою жену!», но сама эта мысль только расстроила меня. На слове «жена» или «брак» я непременно начинал заикаться. Эта материя была настолько щекотлива и мучительна, что я предпочитал о ней не думать. Я уже четыре года не видел Алисон. Вот как давно мы с нею разъехались. «Живем на два дома с одной общей стеной», — объяснял я немногочисленным любопытствующим и сам ненавидел свой бойкий язычок. Но так оно и было. Я отлично понимал: она рада, что я противлюсь окончательному разрыву. Развестись с ней — все равно что вытолкнуть ее в окно. А так — каждый из нас был не совсем одинок. Одиночество представлялось мне самым тяжким жребием — как будто уже и вовсе не существуешь, и хотя я никогда о том Алисон не спрашивал, не сомневался, что она думает так же. Всякий раз, заполняя анкету, я, проглотив ком в горле, ставил галочку в квадратике у слов «женат/замужем» и чувствовал, что сделал это только ради нее.

Тот телефонный разговор («Пол Теру умер») дал повод позвонить Алисон, но я все откладывал. Из-за разницы во времени между Гавайями и Лондоном я ей так и не позвонил. К тому же меня занимала другая забота.

Мне необходимо было переменить обстановку, вырваться из этого одноэтажного бунгало, где я чувствовал себя Эйхманом. Погода стояла очень благоприятная для того, чтобы походить на байдарке у острова Молокаи. Грести себе потихоньку, разбивать у воды на песочке палатку, а потом двигаться дальше вдоль берега, от залива к заливу — вот замечательное средство вернуть себе душевное равновесие; дул южный ветер, а это значит, что такое, обычно опасное, плаванье будет нетрудным: спокойное море, небольшой прибой, легкий попутный ветерок. Никакого ослабления этой влажной жары не предвидится, сказали в прогнозе погоды по телевизору, но на следующей неделе вновь задуют пассаты.

Стало быть, в моем распоряжении было четыре идеальных дня. Я быстро собрался: уложил походное снаряжение и разборную байдарку, накупил с собой еды и взял билет на самолет до Молокаи.

Вечером накануне отъезда мне опять позвонили, и я живо представил себе злорадную физиономию, обладатель которой произнес:

— Пол Теру умер…

Я повесил трубку и наутро, после почти бессонной ночи, уехал. Первым же самолетом я вылетел в Молокаи, в аэропорту Хулехуа взял напрокат машину, пообедал днем в Каунакакаи, купил несколько бутылок питьевой воды и поехал в долину Халава, до которой было двадцать с небольшим миль. Я планировал оставить машину там, проплыть на байдарке вдоль северного берега до Калаупапа, а оттуда на попутных вернуться к автомобилю. Меня волновали только погода и морс: не усилится ли легкий ветерок, позволит ли залив Халава, славящийся своим бурным прибоем, спустить на воду лодку?

Все мне благоприятствовало: я и палатку поставил, и байдарку собрал, и сплавал вечером на ней к дальним скалам в заливе. Я смотрел вдоль берега на запад, где высились крутые утесы такого же почти черного цвета и такой же формы, как готический собор, — всякие тем шпили, башенки, колокольни и контрфорсы. Казалось, для описания этих скал больше подходит язык архитектуры, чем геологическая терминология, поскольку выглядели они куда более стройными, красивыми и величественными, чем любая массивная скала неопределенных очертаний.

Это и были утесы, мимо которых я на следующий день плыл на байдарке. Несмотря на спокойное море, сил у меня на этот переход ушло немало. Накануне я плохо спал в палатке, которую уже в темноте поставил на песчаном пляже. В каждом звуке, раздававшемся в этих пустынных местах, мне слышалась укоризна.

Помогало только то, что почти с самого начала путешествия мне была видна его конечная цель, полуостров Калаупапа, находившийся от меня на расстоянии двадцати миль. В первый вечер, когда солнце садилось за полуостров, я направился в залив — судя по карте, это был залив Пелекуну, — и высадился на берег, почти не замочив ног. Пока было еще светло, быстро стал на ночлег, сварил лапши и вскипятил чаю. Вокруг высились готические скалы, и когда спустилась тьма, впечатление было такое, что я свалился в подвал того собора, который сам и вообразил, но сырая жуткая темница эта оказалась почему-то жаркой и душной.

Ночью мне приснился страшный сон: на берегу появился призрак, он стоит передо мной, источая отвратительную вонь. Но это был не сон. Когда я, проснувшись, выполз из палатки, передо мной темнела фигура в плаще с капюшоном, формой похожая на высившиеся надо мной утесы. Это было похуже приснившегося призрака: фигура словно бы безмолвно злорадствовала, оттого что я совершил какую-то ошибку. И она была отнюдь не привидением: у нес были четкие очертания, она отбрасывала тень и распространяла вокруг ощутимое зловоние. Я вернулся в палатку в полном убеждении, что фигура будет неотвязно стоять снаружи, словно я уже умер и она бдит у гроба. В ту ночь я опять не спал.

Утром, выйдя на лодке из залива, я поплыл дальше, и запах от той фигуры в капюшоне все еще преследовал меня. Теперь я стремился поскорее закончить путешествие и почти не замечал окружающих меня утесов. Бившиеся в их подножие волны вскипали такими бурунами, что я решил отойти на милю-другую от берега, где море было поспокойнее. Не имея возможности высадиться на сушу, я пообедал — бутербродом и глотком воды — прямо в лодке, а потом, пока догорал день, продолжал неторопливо грести. Около полудня я прошел маяк на мысе Кахию, это оконечность полуострова Калаупапа, а около пяти добрался до Калаупапа.

Судя по всему, мое путешествие стоило затраченных сил. Я уже видел его конечный пункт, поселок прокаженных, и, хотя накануне ночью я изрядно перепугался, мне вроде бы удалось избавиться от ощущения постоянного преследования или хотя бы несколько ослабить его. Верно, страх еще брел за мной по пятам, но это была жалкая тень былого ужаса; я знал, что если не спасую, то оставлю ее позади.