Это ночью, а на рассвете Скорик проснулся от
громкого стука в дверь.
Сел, за сердце схватился. Думал — Князь с
Очком его сыскали. Хотел по трубе водосточной тикать в чем был, то есть считай
вовсе без ничего, но из коридора донёсся голос Масы:
— Сенька-кун, дзиво отворяй!
Уф! Прямо не сказать, какое Сеньке от этого
было облегчение. Даже не задумался, как японец его так быстро на новом месте
нашёл.
Отодвинул засов, и в комнату быстро вошёл
Маса, а за ним (вот это да) Эраст Петрович, собственной персоной. Оба хмурые,
строгие.
Маса у стенки встал, а его господин взял
Сеньку за плечи, повернул лицом к окну (свет был ещё ранний, сумеречный) и
деловито сказал:
— Ну, Аполлон Секандрович, хватит
д-дурака валять. Нет у меня больше времени возиться с вашей загадочной
личностью. Рассказывайте всё, что знаете: и про убийствo Синюхиных, и про
убийство Самшитовых. Этому нужно положить конец!
— Сам… Самшитовых?! — поперхнулся
Скорик. — А я д-думал…
Его тоже в заикание повело — заразился, что
ли?
— Одевайтесь, — приказал Эраст
Петрович. — Едем.
И больше пока ничего объяснять не стал, вышел
в коридор.
Натягивая брюки и рубашку, Сенька спросил
сенсея: — Как вы меня нашли-то?
— Номер проретки, — ответил тот
коротко, и Сенька понял: мадам Борисенко запомнила номер извозчика, а тот
рассказал, куда отвёз седока.
Вот тебе и конспирация, вот тебе и концы в
воду.
— А куда едем?
— Смотречь место преступрения.
О Господи, что за охота! Но перечить Сенька не
решился. Эти силком, за шиворот поволокут — знаем, кушали.
Всю дорогу до Маросейки Сенька сильно
нервничал, и чем дальше, тем больше. Так, выходит, не заарестовали Ашот
Ашотыча? Порешили? Эраст Петрович сказал “Самшитовы” — это значит, супружницу
тоже? Кто, грабители? А причём тут он, Сенька Скориков?
Полицейских перед лавкой не было, но на двери
висела верёвка с печатью, а внутри горел свет. На улице пока было пусто,
магазины ещё не открылись, а то бы обязательно народ столпился.
В дом вошли со двора, через чёрный ход. Там
поджидал чиновник в синем мундире — тихий, неприметный, в очочках.
— Как вы долго, — укорил он Эраста
Петровича. — Я же просил… Протелефонировал вам в полночь, а сейчас
половина шестого. Я рискую.
— Извините, Сергей Никифорович.
Понадобилось разыскать важного с-свидетеля.
Хоть Сеньку и назвали “важным”, но не больно
ему это понравилось. Чего это “свидетель”-то?
— Рассказывайте, — попросил Эраст
Петрович чиновника. — Что удалось установить при первичном осмотре?
— Пожалуйте сюда, — поманил очкастый
Сергей Никифорович. Прошли в комнаты. — Здесь, в задней части лавки, у
ювелира было что-то вроде конторы. Жилые покои наверху. Однако туда преступник
не поднимался, всё произошло здесь. — Он заглянул в блокнот. — Врач
полагает, что Самшитову Нину Акоповну, сорока девяти лет, убили первой, ударив
тяжёлым предметом в висок. Тело лежало вот здесь.
На полу у двери была нарисована мелом
человечья фигура, не очень похоже, а сбоку темнело пятно. Кровь, догадался
Сенька и содрогнулся.
— Самшитова Ашота Ашотовича, пятидесяти
двух лет, преступник связал, усадил вот в это кресло. Как видите, всюду кровь:
на изголовье, на подлокотниках, на полу. Причём и венозная, и артериальная,
разной пульсационной упругости… Простите, Эраст Петрович, я невнятно
пересказываю, плохо владею медицинской терминологией, — смутился
чиновник. — Вы мне когда ещё пеняли, чтобы подучился, да новое начальство
не требовало, вот руки-то и не дошли…
— Неважно, — перебил его Эраст
Петрович. — Я понял: Самшитова перед смертью пытали. Резали ножом?
— Вероятно. Или же тыкали колющим
предметом.
— Г-глаза?
— Что “глаза”?
— Глаза у трупов выколоты?
— А, вы про хитровские убийства… —
Сергей Никифорович покачал головой. — Нет, глаза не выколоты, и вообще
картина преступления несколько иная. Посему это расследование решено выделить в
особое производство, отличное от дела о Хитровском Слепителе.
— Хитровский Слепитель? — поморщился
Эраст Петрович. — Что за г-глупое название! Я думал, его употребляют
только газетчики.
— Это пристав Третьего Мясницкого участка
полковник Солнцев придумал. Репортёры так и ухватились, хотя, конечно, с
грамматической точки зрения…
— Ладно, черт с ней, с
грамматикой, — сказал Эраст Петрович, пройдясь по комнате. — Пройдём
на второй этаж?
— Незачем. Совершенно очевидно, что
убийца туда не поднимался.
— Убийца? Не убийцы? Установлено, что
преступник б-был один?
— Видимо, так. Соседи показали, что
Самшитов никогда не обслуживал и даже не пускал в лавку более одного
посетителя, сразу запирал дверь. Очень боялся ограбления, ведь Хитровка близко.
— Следы г-грабежа?
— Никаких. Даже в лавке ничего не взято,
хотя там в стеклянной витрине лежали кое-какие безделушки — гразда, невеликой
ценности. Я же говорю: всё произошло в этой комнате.
Эраст Петрович покачал головой, вышел в лавку.
Чиновник и Маса за ним. Сенька тоже, чтоб не оставаться одному в забрызганной
кровью комнате.
— А это что? — показал Эраст
Петрович на птичью клетку.
В ней, откинув хохластую башку, валялся
попугай Левончик.
Сергей Никифорович пожал плечами:
— Попугаи — птицы нервные, чувствительные
к шуму. А тут, поди, криков и стонов было… Сердчишко не выдержало. Или, может,
не покормили его вовремя.
— Дверца открыта. Да и… Э-э, гляди-ка,
Маса. — Эраст Петрович взял трупик в руку, передал японцу.
Тот поцокал языком:
— Баську свернури. Убийство.
— Да, жалко эксперт не
освидетельствовал, — хмыкнул полицейский — видно, решил, что азиат шутит,
но Сенька-то знал: для сенсея душа она и есть душа, хоть человеческая, хоть
птичья.
— Как понизился профессионализм
московского сыска, — печально молвил Эраст Петрович. — Десять лет
назад подобная небрежность была бы невообразима.