Повесть о любви и тьме - читать онлайн книгу. Автор: Амос Оз cтр.№ 74

* * *

Никто и представить себе не мог то, что предстояло на самом деле, но уже в двадцатые годы в глубине души все сознавали, что у евреев нет будущего ни у Сталина, ни в Польше, ни во всей Восточной Европе. А потому идея Эрец-Исраэль все набирала силу. Не у всех, конечно: религиозные ортодоксы весьма противились этому, так же, как бундисты, идишисты, коммунисты, сторонники ассимиляции и те, кто ассимилировался до такой степени, что уже считал себя большим поляком, чем Падеревский и Войцеховский. Но очень многие из обычных рядовых семей в Ровно уже в двадцатые годы заботились о том, чтобы дети их учили иврит, чтобы поступали в гимназию «Тарбут». Те, у кого было достаточно средств, уже посылали детей учиться в хайфском Технионе, тель-авивской гимназии или какой-нибудь сельскохозяйственной школе в Эрец-Исраэль. И отклики, приходящие к нам из Эрец-Исраэль были столь обнадеживающими, что молодые люди уже ждали — когда же придет их очередь. А пока что все у нас читали газеты на иврите, спорили, пели песни Эрец-Исраэль, декламировали Бялика и Черниховского, делились на множество партий и групп, шили форменную одежду и флаги… Всех охватывало огромное воодушевление при любом проявлении национальных чувств. Это было очень-очень похоже на то, что сегодня мы наблюдаем у палестинцев, только без творимого ими кровопролития. У нас, у евреев, нынче уже почти не встретишь такого подъема национальных чувств.

Разумеется, мы знали, как тяжело в Эрец-Исраэль: знали, что очень жарко, знали про пустыни и болота, знали про безработицу. Знали, что есть бедные арабы в деревнях, но на большой карте, висевшей в классе, мы видели, что их немного (возможно, их тогда было около полумиллиона, абсолютно точно — меньше миллиона), и мы были вполне уверены, что хватит места еще для нескольких миллионов евреев. Мы считали, что арабов просто науськивают против нас, как и простой народ в Польше, и разве мы не сможем объяснить им и убедить их, что только благо принесет им наше присутствие — благо в области экономики, культуры, здравоохранения… Мы думали, что еще немного, еще несколько лет, и евреи станут большинством в Эрец-Исраэль, и уж тогда мы немедленно покажем миру, как образцово ведем себя по отношению к нашему меньшинству — к арабам. Мы которые, всегда были угнетаемым меньшинством, уж конечно, будем относиться к арабскому меньшинству честно и справедливо, со всей щедростью поделимся с ними всем, будем вместе управлять страной, они станут нашими партнерами. И мы ни в коем случае не превратим их в кошку.

Красивый сон снился нам…

* * *

В каждой группе детского сада просветительно-культурной организации «Тарбут», в каждом ее учебном помещении, в каждом классе гимназии «Тарбут» висели большой портрет Герцля и большая карта Эрец-Исраэль — от Дана до Беэр-Шевы, и на карте этой особо были выделены поселения пионеров-первопроходцев. Были у нас также бело-голубые копилки Еврейского национального фонда для сбора пожертвований на национальные нужды, висели снимки занятых своим трудом поселенцев, лозунги и отрывки из стихотворений. Дважды посещал Ровно Бялик, дважды был у нас Шаул Черниховский. Был также и Ашер Бараш, а, может, я путаю его с каким-то другим писателем… И лидеры из Эрец-Исраэль приезжали к нам чуть ли не каждый месяц — Залман Рубашов и Ицхак Табенкин, Яаков Зерубавел и Зеев Жаботинский.

В их честь мы, охваченные воодушевлением, устраивали большие шествия с барабанами и знаменами. С гирляндами и бумажными фонариками, с лозунгами, с нарукавными повязками, с песнями… Городской голова, поляк, собственной персоной выходил в честь гостей на площадь. И так мы иногда могли почувствовать и чувствовали, что и мы — народ, а не просто какая-то грязь. Тебе, возможно, нелегко это понять, но в те годы поляки были опьянены своим полячеством, украинцы — своим украинством, и то же самое и немцы, и чехи, и даже словаки, и литовцы, и латыши, а нам просто места не было среди этого карнавала, мы были отторгнуты от этого празднества. Мы были нежелательным элементом. Что же тут удивительного, что и мы очень хотели быть народом, как все? Какой выбор нам оставили?

Однако наше воспитание не было шовинистическим. В своей воспитательно-просветительской работе организация «Тарбут» руководствовалась принципами гуманизма, прогресса, демократии. Не были забыты наука и искусство. Мальчикам и девочкам стремились предоставить равные права. Нас учили уважать другие народы: каждый человек создан по образу и подобию Всевышнего, даже если он все время об этом забывает.

С самого юного возраста мы уже жили мыслями об Эрец-Исраэль. Мы наперечет знали ее поселения, в каком они состоянии, что растет на полях Беэр-Тувии и сколько жителей насчитывает Зихрон-Яаков, кто прокладывает шоссе Тверия—Цемах, когда был совершен подъем на гору Гильбоа… Мы знали даже, что едят там и как одеваются.

То есть мы думали, что знали. Всю правду наши учителя, по сути, не знали, так что если они и хотели рассказать нам о плохих сторонах, то просто не могли бы это сделать: у них не было об этом никакого представления. Все, кто приезжал из Эрец-Исраэль — посланцы, воспитатели, лидеры, все, кто побывал там и вернулся, рисовали перед нами очень даже привлекательную картину. И если кто-нибудь, вернувшись оттуда, случалось, рассказывал нам о чем-то неприглядном, мы и слушать про это не желали. Просто заставляли его замолчать. Относились к нему с омерзением.

* * *

Директор нашей гимназии был привлекательным мужчиной, полным обаяния, замечательным воспитателем, обладающим острым умом и сердцем поэта. Звали его Иссахар Рейс, прибыл он к нам из Галиции и очень быстро стал кумиром молодежи. Все девочки были в него тайно влюблены, в том числе и моя сестра Хая, выделявшаяся в гимназии общественной деятельностью и природными качествами лидера. И Фаня, твоя мама, тоже. На нее доктор Рейс оказывал едва ли не мистическое влияние Осторожно, но настойчиво он подталкивал ее к занятиям литературой и искусством. Был он человеком теплым, способным к сопереживанию, необычайно красивым и мужественным, немного похожим на киноактеров Валентино и Наварро. Он почти никогда не сердился, а если, случалось, рассердится, то всегда без колебаний приглашал к себе ученика и просил прощения за то, что не сдержался.

Весь город был им покорен. Я думаю, что матери видели его в своих снах по ночам, а дочки таяли при встрече с ним днем. И мальчики, не меньше чем девочки, старались подражать ему. Говорить, как он. Покашливать, как он. Останавливаться посреди фразы, как он. Подходить к окну и стоять несколько минут, погрузившись в раздумье. Он мог бы весьма преуспеть в качестве соблазнителя женщин. Однако — нет: насколько я знаю, он был женат, не очень счастливо, на женщине, которая и мизинца его не стоила, но вел он себя как образцовый семьянин. Он мог бы преуспеть также и в роли лидера: было в нем нечто такое, что люди готовы были идти за ним в огонь и в воду, готовы были на все, чтобы вызвать его широкую улыбку, услышать от него похвалу. Его идеи были идеями всех нас. Его юмор стал стилем нашего юмора. Он верил, что только в Эрец-Исраэль евреи излечатся от своих душевных проблем и смогут доказать и самим себе, и всему миру, что есть в них и хорошие черты.

Кроме него, были у нас и другие замечательные учителя. Менахем Гелертер преподавал ТАНАХ так, словно он сам лично находился в Аялонской долине, или в Анатот, или в храме филистимлян в Газе. Он также преподавал ивритскую литературу и литературу всемирную. И я помню, как однажды в классе он показал нам, сравнивая строфу со строфой, что Бялик ни в чем не уступает Мицкевичу. Менахем Гелертер каждую неделю уводил нас в путешествие по Эрец-Исраэль: один раз — в Галилею, в другой — в поселения Иудеи, потом — в долину Иерихо, затем — по улицам Тель-Авива. Он приносил карты и фотографии, вырезки из газет, отрывки стихов и прозы, страницы ТАНАХа, знакомил нас с биографиями, с историей и археологией. После всего этого ощущалась такая приятная усталость, словно ты и в самом деле побывала там — не только мысленно, но взаправду. Собственными ногами прошла под палящим солнцем, в пыли, между цитрусовыми деревьями, мимо шалаша сторожа, стерегущего виноградник, вдоль живой изгороди из кактусов, среди палаток поселенцев в долинах.