Экспедиция получилась не такой монументальной, как
рисовалось Анисию. Два десятка стражников во главе с исправником и несколько
добровольцев, вот и всё войско. Трое соседей-помещиков во главе с Антоном
Максимилиановичем Блиновым, который на правах бывалого охотника был утверждён в
должности архистратига, учёный фольклорист Петров (без ружья, с одним только
сачком, будто явился бабочек ловить), лекарь Царевококшайский да оба пахринских
миллионщика, Папахин и Махметшин – надо полагать, чтоб покрасоваться перед
местной властью в видах грядущей выгодной аренды. Татарин привёл с собой
полдюжины смуглых, узкоглазых приказчиков, которые вели себя шумно и всё время
гоготали, как бы давая понять, что христианские суеверия им нипочём. Егор
Иванович Папахин прибыл в одиночестве, но зато истинным англичанином, будто
собрался на лисью охоту: чёрное кепи, красный редингот, в руке тонкий хлыст
(что, кстати, было не так глупо).
Из крестьян, несмотря на обещанное вознаграждение, идти в
топь вызвался всего один – тощий дед с землистым лицом, в драном треухе. Антон
Максимилианович пожал волонтёру руку и назвал его «представителем нового
сознательного крестьянства», но при ближайшем рассмотрении представитель
оказался не вполне трезв. Был он ужасно оборванный, но при этом в крепких
брезентовых рукавицах и почему-то с пустым мешком на плече. Прихлёбывал из
бутыли, временами пританцовывал на месте, напевая какие-то монотонные припевки.
Фольклорист подобрался было к носителю устного народного творчества и даже
блокнот достал, но крестьянин послал учёного по матери.
Ещё объявился анисиев знакомец, бессловесный мужичонка, что
искал Скарпею в пруду. Завидев Тюльпанова, начал тыкать себе пальцем в рот –
дай, мол, сахару. Хоть и дурень, а понял, для чего собралось столько народу.
Шипел по-змеиному, мычал, подпрыгивал и вообще всячески выражал одобрение
затеянному предприятию. Прогнать убогого не было никакой возможности.
Всего цепочка получилась из тридцати шести человек, чего для
настоящего прочёсывания, конечно, было недостаточно. Длиной болото было в
восемь вёрст, шириной в полторы. Какой уж тут гребень?
Вся надежда была на опытность Антона Максимилиановича.
Председатель наморщил лоб, переставил охотников по-своему. Анисия как делегата
официальных инстанций поместил по правую руку от себя. Следующим, по требованию
Тюльпанова – единственного крестьянина (надо было за пьянчугой приглядывать,
чтоб, упаси боже, не утоп), потом – малахольного (тоже и за него чувствовал
губернский секретарь ответственность).
– Раз людей мало, всю топь прочёсывать не будем, –
объявил Блинов. – Там посерёдке островок есть, куда я почти никогда не
заглядываю, ибо незачем. Вот его и пощупаем. Интервал будет не больше
семи-восьми шагов. Вперёд, господа! И не робейте. Кто провалится, соседи
вытащат.
И первым шагнул в мутную зелёную жижу.
До островка шатали след в след. Анисий то и дело оглядывался
на крестьянина, но тот ничего – шататься шатался, однако не падал. Дурачок,
тот, похоже, и вовсе ощущал себя в болоте преотлично. Зато сам губернский
секретарь сплоховал: шарахнулся в сторону от высунувшейся из воды чёрной
головки с жёлтыми пятнами по бокам, да и провалился с маковкой. Антон
Максимилианович сразу же ухватил Тюльпанова за шиворот и поставил обратно на
тропинку, но Анисий успел наглотаться слизи с лягушачьей икрой. От этого казуса
у него началась меланхолия и нервическое дрожание в коленках. Если он обычного
ужа так напугался, что ж с ним будет, если из-за кочки вдруг высунется змеиная
головища величиной с дыню? Ну, и мокрость куражу тоже не прибавила. В
высоченных болотных сапогах теперь хлюпало по доброму ведру воды.
Ладно, кое-как добрались до сухого, растянулись цепью.
– Весной, когда ходил на шнырков, я видел вон за теми
кустами какие-то норы, – показал Блинов. – Но не придал значения,
думал водяные крысы. Пойдёмте-ка, Анисий Питиримович, проверим.
В самом деле, за кустарником, среди корней, виднелись три
норы: две рядом, одна поодаль.
– Перчатки есть? – спросил председатель. –
Нету? Ну, возьмите мою, а я левой.
Остальные охотники двинулись дальше, только дед остановился,
забулькал самогоном из бутылки, да убогий присел подле норы на корточки.
Анисий натянул блиновскую лайковую перчатку, отодвинул
дурака и стал собираться с духом. Соваться в чёрный лаз ужасно не хотелось.
Даже если и крыса, всё равно – коли цапнет за палец, не обрадуешься.
Но когда Антон Максимилианович не раздумывая влез в первую
из нор по самое плечо и принялся там шуровать, Тюльпанову сделалось совестно.
Он закусил губу, встал на корточки и решительно засунул руку внутрь…
– Шшшшоххх, – раздалось громкое свистящее шипение,
и прежде чем Анисий успел отпрянуть, кисть пронзило обжигающей болью.
С истошным воплем он шарахнулся, рывком вытянул руку и завыл
от ужаса, когда увидел, что к прокушенной перчатке приросла огромная
ромбовидная башка с уже знакомыми губернскому секретарю свирепыми глазками. За
башкой потянулось и упругое чёрно-жёлтое туловище – толщиной с Анисиеву шею, а
то и ещё упитанней.
– А-а, мама! – позорно всхлипнул Тюльпанов и
задёргал рукой, чтобы высвободить её из ядовитой пасти.
Скарпея разжала челюсти и с неожиданным проворством
метнулась в заросли.
– Вон она, держи! – закричал Блинов, срывая с
плеча берданку.
Дурачок с торжествующим воплем прыгнул по-кошачьи, ухватился
за чёрно-жёлтый хвост и был тут же уволочён в высокую ржавую траву.
Пьянчуга-крестьянин кинулся вдогонку.
– Помогите, – прошептал Анисий, прижимая к груди
саднящую руку. – Сделайте что-нибудь, умоляю!
Он сорвал перчатку, увидел между большим и указательным две
чёрные дырочки, из которых стекала кровь. Неужто смерть?
Председатель засуетился вокруг гибнущего Тюльпанова.
– Господи, беда какая! Вдыхайте глубже, ртом дышите!
Главное, чтоб грудную клетку не сковало!
Поздно. Анисий почувствовал, что именно вдохнуть-то он и не
может. Рот разевал, а воздух в лёгкие не шёл. Вот он – паралич дыхания.
Показав на тесак, что висел на поясе у Антона
Максимилиановича, Тюльпанов прохрипел:
– Рубите… Рубите мне кисть…
– Что вы! – в панике отшатнулся Блинов. – Я
не смогу!
И ещё руками замахал, жалкий человек.
Анисий вытянул левой рукой свой собственный нож, примерился
– и понял, что тоже не сможет. Да и что толку, если уже и так вздохнуть нельзя.