Присутствие. Дурнушка. История одной жизни. Ты мне больше не нужна - читать онлайн книгу. Автор: Артур Миллер cтр.№ 108

К тому моменту, когда он сел к столу, он уже начал беситься по поводу той мальчишеской роли, которую Клеота отводила ему все эти шесть или семь лет их знакомства. Он принял вид более суровый, даже несколько обеспокоенный, и, поскольку все внимание присутствующих было на некоторое время обращено на него как на единственного мужчину и все ждали, когда он заговорит, он посмотрел прямо в глаза Лукреции и спросил:

— Как поживает ваш муж?

Лукреция опустила взгляд на сигарету и, нетерпеливым жестом стряхивая с нее пепел, ответила:

— У него все хорошо.

И он буквально услышал, как она плотно закрылась от него. Женщины, пока сидят одни, как он полагал, наверняка треплются о сексе. Он еще с детских лет привык так считать, когда на посиделках за бриджем у его матери атмосфера за столом тут же, едва он входил, из шумной и веселой с воплями и вскриками превращалась в молчаливую, более приличествующую почтенным дамам. Он уже тогда понимал, как понимал и сейчас, что там происходило нечто незаконное, нечто запретное. Это понимание не создавало для него никаких проблем; это было просто понимание, осознание того, что он знал. Однако оно все же взывало к его пониманию добра и справедливости, обычной добропорядочности, требующей, чтобы жена никогда не выказывала ни малейшего неуважения в адрес собственного супруга. И тем не менее сейчас он ощущал, что такое неуважение, даже презрение, просто висит в воздухе. И он испугался: это его порадовало, придало ему радостной уверенности в себе, в своей привлекательности.

— Только половину, — обронил он Клеоте, которая подливала ему в стакан виски. — Мне скоро спать.

— Ой, только не уезжайте! — громко отреагировала она, и он заметил, что она уже успела прилично набраться. — Вы что-нибудь пишете?

— Нет. — Он с удовлетворением отметил, что она вполне серьезно ждет от него информации о его жизни. Лукреция тоже выказывала признаки любопытства. — Нет, я просто пребываю в тревогах и беспокойствах.

— Вы?

— А почему бы и не я? — искренне удивился он.

— Да просто потому, что вы, как мне кажется, занимаетесь тем, чем вам хочется.

Ее восхищение, как он полагал, проистекало из некоей силы, которую она как будто в нем ощущала, и он с удовольствием принимал его. Но нынче вечером его беспокоила какая-то смутная тревога; здесь явно происходило нечто интимное, и ему не следовало сюда приезжать.

— Ну, не знаю, — ответил он Клеоте. — Может, я и впрямь делаю то, что мне хочется. Вся беда в том, что я и сам не знаю, что я делаю именно то, чего мне хочется. — И он решил — во имя некоей отвлеченной правдивости — открыться им хотя бы отчасти, поведать о своих заботах и беспокойствах. — Вообще-то я просто существую от минуты к минуте, несмотря на то что внешне все выглядит вполне пристойно. И уже сам не знаю, чем занимаюсь и что делаю.

— Да нет же, вы все прекрасно знаете, — подала голос мадам Ливайн, прищурив глаза. Он удивленно взглянул на нее. — Я читала ваши книги. Вы действительно знаете, все понимаете — в глубине души.

Он вдруг понял, что ему нравится эта уродливая старуха. Ее тон напомнил ему голос матери — у той тоже звучало в голосе такое же порицание, когда он разбивал в доме какую-нибудь вазу и она говорила: «Ну, быть тебе великим человеком!»

— Вы идете туда, куда вас ведет ваш дух, мистер Керш, — продолжала мадам. — Так что вам нет необходимости знать что-то еще сверх этого.

— Видимо, так оно и есть, — проговорил он, — но было бы гораздо лучше, если бы я верил в это. Тогда я бы ни о чем не беспокоился.

— Но я уверена, что вы понимаете! — продолжала настаивать мадам. — Ощущение того, что вы сами не знаете, что делаете, — это именно то, что создает ваше искусство. Когда художник знает, что делает, он уже не в состоянии это делать, вам так не кажется?

Это настолько совпадало с пониманием вольности, которое Джозеф втайне для себя допускал, с благословенной свободой от любой ответственности, к какой он стремился, что он не мог принять сказанного, не заглушив голос собственной совести.

— Ну, я бы не стал заходить столь далеко. Это весьма романтично — говорить, что художник действует неосознанно. — Он распрямил плечи, и его правая рука сжалась в кулак. — Произведение искусства должно работать подобно хорошей машине…

— Но машине, сделанной руками слепого, — ответила мадам тоном опытной женщины.

— Нет, этого я не приемлю, — покачал он головой, не в силах остановить этот вал убежденности. — Я должен продумать форму, прежде чем писать, иначе просто не смогу начать. Я должен, как инженер, продумать всю конструкцию. Я должен знать, что именно я делаю.

— Ну конечно, — перебила его мадам. — Но в какой-то момент вы должны забыть о том, что знаете, и отдаться на волю чувств. По сути дела, это единственное… моя единственная оговорка по поводу вашей работы.

— Что? — переспросил он. Она уже больше ему не нравилась. Не следует женщинам выступать с критическими замечаниями. К тому же она уродлива до отвращения. Прямо какая-то карлица.

— Ваши вещи несколько чрезмерно перегружены деталями, переосложнены, — сказала она. — Надеюсь, вы не сочтете меня излишне безапелляционной, но у меня складывается такое ощущение, даже при том, что я бесконечно восхищаюсь тем, что вы пишете.

Он надеялся, что жар, ударивший ему в лицо, все отнесут на счет виски. Закидывая ногу на ногу, он нечаянно толкнул стол в сторону мадам и, рассмеявшись, быстро вернул его на место.

— Извините, я вовсе не хотел сделать вас инвалидом.

И тут он заметил, совершенно пораженный, что Клеота смотрит на него с нескрываемым восхищением. Это было совершенно очевидно. И почему Стоу уехал один?

Лукреция сидела, глубоко задумавшись, глядя в пепельницу и постукивая по ней сигаретой.

— Нет, правда, Джо, — она повернулась к нему с чрезвычайно удивленным выражением лица, — разве вам не кажется, что люди на самом деле гораздо более беспомощны, чем вы их изображаете? Я что хочу сказать…

— Да, мои персонажи весьма беспомощны, Лукреция, — подтвердил он, и Клеота засмеялась.

— Нет, серьезно, ваши герои, мне кажется, всегда чему-то учатся, — словно пожаловалась она.

— А вам разве не кажется, что все люди всегда чему-то учатся? — спросил он и задумался, о чем это они сейчас спорят. Было в Лукреции нечто такое, тупость какая-то, так ему всегда казалось. Когда он впервые с ней познакомился, она только что покончила со случкой лошадей и была вне себя от радости, что все так успешно завершилось, и по ней было точно видно, что она и сама, хотя и неосознанно, испытывает к этому процессу сексуальный интерес — это было заметно по ее тусклым, затуманенным глазам и исходящему от нее мускусному аромату.

— Ну конечно, они учатся, — произнесла она, и было сразу понятно, что она старается встать с ним на одну ступень интеллектуального развития, чего женщинам, как он считал, делать не полагается, — но они учатся геометрии, учатся понимать разные исторические события, но не… — Она вдруг замолкла, ища нужное слово, и мадам пришла ей на помощь: