Лед и вода, вода и лед - читать онлайн книгу. Автор: Майгулль Аксельссон cтр.№ 3

Ночь стала темнее, но дело скорее в тучах и тумане, чем в высоте солнца над горизонтом. И все-таки, кажется, похолодало, отмечает он, щурясь на ют. Кильватерный след, всего несколько часов назад кипевший серо-белой пеной, буквально превратился в серебро. Завитки волн расходятся лишь на несколько метров в стороны, останавливаются и пропадают, — слабое неуверенное движение, которое замирает, едва успев начаться. Лейф Эриксон, глотнув кофе, провожает их взглядом. Ледяное сало? Уже? Он поворачивается и смотрит вперед. Морская поверхность блестит, как вода, но почти не движется, находясь в том особом переходном состоянии, которое и не вода, и не лед.

Ага. Ясно. Значит, скоро и льды, будет что колоть ледоколу. Штурман кивает сам себе и снова опускается в кресло, откинувшись на подголовник и вперив взгляд в горизонт. И сидит так довольно долго, неподвижно, если не считать нескольких редких подрагиваний век, и теперь уже в молчании, в том числе и внутреннем.

Какое-то движение, уловленное самым краем глаза, заставляет его шевельнуться снова — выпрямиться так стремительно, что остывший кофе едва не выплеснулся из кружки. Он смотрит на палубу, щурится, чтобы лучше видеть. Кто там? И что она там делает в полвторого ночи? Отставив кружку, он наклоняется вперед и замирает в нескольких сантиметрах от стекла, трет уголки глаз большим и указательным пальцем, чтобы лучше видеть. Кто-нибудь из исследователей? Да нет. Первые заборы проб не раньше четырех утра, а до тех пор все эти ученые спят как сурки. И кстати, никто из этих самых химиков или океанографов или хрен их знает, как они там называются, не станет разгуливать по палубе в ночной рубашке… Потому что вы только полюбуйтесь! Женщина, идущая по баку, разумеется, одета в синюю ветровку Шведского секретариата полярных исследований, но накинула ее совершенно явно поверх белой ночной рубашки, а ноги сунула в коричневые ботинки. Прямо святая Люсия забрела с праздника! Идет, вытянув вперед правую руку, и несет двумя пальцами что-то белое, нет, черное, нет, черно-белое. Вышла на бак, влезла на смотровую ступень и, перегнувшись через фальшборт, ничтоже сумняшеся швыряет это черно-белое в море. Потом поворачивается, спрыгивает по-детски, обеими ногами, на палубу, сует руки в карманы и идет назад. И только когда порыв ветра взъерошивает ее кудряшки, Лейф Эриксон узнает, кто это. Ну да, та бледная личность, не человек, а сырая креветка, такая же полупрозрачная и бесцветная. Замкнутая. Определенно не из тех, на которых ребята из команды делают ставки и держат пари. Похоже, почувствовала, что ее заметили, — вдруг остановилась и смотрит на мостик, потом нерешительно поднимает руку в приветствии. Она не может его видеть, это ясно, никто, стоя на баке, не может видеть, что делается на мостике, даже днем, однако он не удержался и так же неуверенно поднял руку в ответ. В следующий миг женщины уже нет.

Лейф Эриксон снова опускается в кресло, морщится. Господи боже, да что это такое? Он бросает взгляд на часы. 01.34. Надо занести в журнал, и время тут важно. А там уж пусть капитан завтра разбирается и устраивает ей нагоняй. Нельзя же ничего выбрасывать за борт в этих водах, это же всем известно. Весь ледокол — замкнутая система, система, которая, разумеется, забирает морскую воду для лаборатории, но не оставляет тут никаких отходов человеческой жизнедеятельности. Еще чего! Зачем нужно такое исследовательское судно, которое само загрязняет исследуемые воды?

— Ну и дерьмо человек!

Штурман едва не вздрагивает от звуков собственного голоса. Их эхо еще вибрирует, так что делается стыдно, и сам факт, что он стыдится, раздражает еще больше.

— Чертово дерьмо!

Он берет кружку, идет к мини-кухне, выливает холодный кофе, наливает свежий, потом направляется обратно к панели управления, усаживается и пытается снова расслабиться. Не тут-то было. Вода вдруг сделалась просто водой, берег — только берегом, а небо — всего лишь небом.

Лейф Эриксон делает глоток из кружки. Угу. Вахта испорчена. Ну спасибо! Большое долбаное спасибо!

Солнце слепит. Едва встав с постели, Андерс заставляет себя прищуриться, глядя в окно. Совершенно осознанно. Как-то утром, не далее как полгода назад, он прочитал об этом Еве небольшую домашнюю лекцию. С каждым днем волокна позади глазного хрусталика утолщаются, объяснил он, а чем они толще, тем менее эластичным делается сам хрусталик. И когда-нибудь совсем перестанет адаптироваться к свету и темноте, но до этого пока еще далеко. Он надеется, во всяком случае. Надеется и верит и думает, что знает.

— Ты хочешь сказать, что слепнешь? — спросила тогда Ева. Она сидела на краю кровати и натягивала колготки. А сам он стоял у окна и застегивал рубашку. Она отвела глаза, когда он взглянул на нее. Впервые? Нет. Ее глаза уже давно избегают его взгляда.

— Да нет. Но если я проживу достаточно долго, у меня появится катаракта. Она у всех появляется. И у тебя будет.

Она не ответила, только поднялась и стала подтягивать колготки, неуклюже топчась, потом повернулась к нему спиной и взялась за дверцу шкафа. А он все стоял, дурак дураком. Ну зачем было брать такой поучительный тон? Ведь она уже много лет не одаривает его своим восхищением. Андерс опять отвернулся к окну, поднял жалюзи и распахнул глаза навстречу свету, к которому несколько минут назад стоял спиной. И ощутил в них слезы.

Он и теперь чувствует слезы в глазах, но сразу же смаргивает. Постепенная аккомодация глаза завершена, теперь можно смотреть в окно и позволить тому, что там видишь, захватить тебя целиком. Сверкающее море. Синее небо. А далеко-далеко — берег, отливающий глубочайшим фиолетовым цветом. Гренландия. Он, вздохнув, гладит себя по животу. Наконец-то. Восемь дней подряд «Один» качался на свинцово-серых волнах, прижатый к ним таким же свинцовым небом, восемь дней сам Андерс боролся с ощущением, что вот-вот растворится и превратится в серое ничто. Еще вчера он пролежал на койке, тяжко и неподвижно, всю первую половину дня, не в силах подняться и взяться за то, что хоть отдаленно напоминало бы работу, не в силах убедить себя, что все пройдет, что вся эта серость отступит и… Но вот и все. Сегодня девятый день, и небо уже синее. Они в Северо-Западном проходе. Теперь начинается настоящее путешествие.

Теперь он торопится, теперь он уже не может ждать. Поэтому отфыркивается под ледяным душем, натягивает свитер, толком не вытерев спину, и приглаживает ладонью мокрые волосы, уже открывая дверь и выходя в коридор. Там все, как обычно, в идеальном порядке, у двери каждой каюты стоят ботинки на толстой подошве и сапоги, аккуратно, в рядок на обувных полочках, и там же симметричные кипы затрепанных комиксов. Людей не видно. Никого в поле зрения. Никто его не видит. Поэтому Андерс идет, вытянув вперед руку, скользя кончиками пальцев по стенке. На всякий случай.

— Надо только помнить одну вещь, — говорил в тот день Фольке в больнице. — Когда ты на судне, одну руку всегда держи свободной. Всегда. Что бы ты ни делал. И поднимай ее при малейшей угрозе безопасности. Сколько у меня уже было сломанных рук и ног только потому, что человек не успел за что-нибудь ухватиться во время качки!