Лед и вода, вода и лед - читать онлайн книгу. Автор: Майгулль Аксельссон cтр.№ 9

Бьёрн стоял в нерешительности на пороге своей комнаты. Может ли он погасить лампу? Хотелось хоть немного побыть в темноте, но было ясно — больше он уже не волен делать то, что хочется. Каждое действие следует взвесить и измерить, прежде чем осуществить, а потом представить себе возможную реакцию девчонок на улице. Сейчас они носятся с ним, они вознесли его так высоко, что можно уже дотянуться до облаков, но Карл-Эрик из звукозаписывающей компании раз за разом давал понять, что и упасть он тоже может их же властью. Поэтому обращаться с ними надо с предельной осторожностью. Приближаться к ним Бьёрну следует ровно настолько, чтобы поддерживать их грёзы, но в то же время держаться на достаточном расстоянии, чтобы не испачкать эти грёзы чем-то, хоть отдаленно напоминающим действительность. Так что оставалось только одно. Он поправил водолазку, решительно провел рукой по волосам, затем твердым шагом прошел через освещенную комнату к окну и сделал вид, что чем-то занимается за письменным столом. Всего через мгновение девчонки обнаружили его присутствие и испустили крик — тот крик, что колеблется меж ликованием и плачем, крик, уже неделями преследовавший его и который он втайне представлял себе в виде тюремной решетки. Он изобразил удивление и выпрямился, потом выглянул в окно и улыбнулся, приветственно подняв руку. И тут же отвернулся и ушел, словно кто-то вдруг позвал его или вдруг появилось какое-то срочное дело.

Нет. Свет тушить нельзя. Не теперь, пока они там еще стоят. Могут понять как недружественный жест. С другой стороны, он не может позволить им смотреть на себя досыта, тогда он скоро превратится в самого обычного парня в самом обычном доме, а для того, кто только что касался облаков, это глубокое унижение. Он еще мгновение постоял у окна, уронив руки, а потом прижался к стене и боком стал продвигаться к двери, стараясь, чтобы его тень не была видна. Можно прилечь ненадолго в комнате у Сюсанны. У нее свет уже выключен. И девчонки в ту сторону не смотрят.

Ей подарили новое покрывало на кровать. Белое. Кружевное. Похожее на те кружевные салфетки-снежинки, которые вечно вяжет ее бабушка, мать Биргера. Может, это сотня бабушкиных салфеток срослась в один большой подарок на день рождения? Пожалуй, так и есть. В таком случае он тоже скоро получит новое покрывало. Хотелось бы надеяться, что не черно-белое. Бабушка Сюсанны дарила ему черные и белые салфетки восемь лет подряд, с тех пор как он в одиннадцатилетнем возрасте сообщил ей, что это цвета футбольного клуба «Ландскрона-БоИС» и что он будет там играть, когда вырастет. Салфетки были такие уродские, что Бьёрн их немного боялся.

Он лег, заложив руки за голову, и лежал неподвижно, пытаясь не думать об этих девчонках перед домом и обо всех остальных девчонках. Чего им надо? В самом деле? И почему им надо этого именно от него? Они никогда так не визжали по поводу остальных парней из их группы, и крики перед их выходом на сцену всякий раз переходили в вой перед его собственным появлением. Это был факт, — факт, которые они, все пятеро, пытались игнорировать, факт, тем не менее будоражащий, дразнящий и вызывающий раздражение. Не далее как позавчера на репетиции Томми прервался прямо посреди композиции и объяснил довольно прохладно, что это само по себе, конечно, прикольно — быть таким невдолбенным красавчиком, но если бы еще и мелодию не врать, то было бы не хуже. Никлас и Буссе рассмеялись, а Пео выбил стремительную дробь на своем барабане, прежде чем поймал взгляд Бьёрна, и выкрутился только тем, что поднял палочки и принялся снова отсчитывать такт той же композиции. A-one-a-two-a-three… [4]

Композиция-то была дерьмовая. Пошлятина. Дешевка. Наигрыш. Но Карл-Эрик решил, что она будет на следующем сингле, а как Карл-Эрик решал, так и было. Всегда. Это ведь Карл-Эрик еще полгода назад решил, что «Тайфунз» станут сенсацией, и он же определил, как именно это произойдет. Прежний вокалист должен уйти и прийти новый, таково было условие, которое Томми — а заодно Никласу, Пео и Буссе — пришлось принять. Они никогда не рассказывали, почему или как это происходило, но, когда Пео с Бьёрном прибыли в Стокгольм на прослушивание, закивали уже после пары песенок, давая понять, что принимают новичка. Карл-Эрик потер руки уже во время первой песни, но о своем мнении ничего не сказал. Прежде надо задать ряд вопросов. Скажем, а почему Бьёрн живет в этой Ландскроне? И каким ветром Пео, родившегося и выросшего в более-менее цивилизованном Тэбю, занесло на местный рок-фестиваль в эти дикие края? Пео прокашлялся и попытался объяснить, что приехал навестить свою бабушку, но был бесцеремонно прерван взмахом руки. Вопрос был риторический, и если Пео сейчас выйдет и посмотрит в словаре, что значит это слово, то будет неплохо, потому что сейчас Карлу-Эрику нужно серьезно потолковать с юным Хальгреном. Откуда у него, например, более или менее приличный выговор, а не кваканье, как у всех в этом Сконе? Ах, вот как. Мама родом из Гётеборга. Что ж, уже легче. А хоть какое-никакое музыкальное образование имеется? Не-а. Ясно. Хоть на каком-то инструменте играем? Нет. А ноты читаем? Тоже нет. А как со сценическим опытом? Скромно. Ясненько. Стало быть, самородок, природное, так сказать, дарование. С другой стороны, есть внешние данные и голос приятный, так что…

И вот под вечер, спустя всего неделю, Бьёрн и Биргер уже сидели в посетительских креслах стокгольмского офиса Карла-Эрика. Бьёрн — со свежевымытой головой и в самых протертых своих джинсах, а Биргер с явными признаками недавней стрижки. Он моргал, глядя на золотые диски на стене, разок погладил палисандровую столешницу, а потом устремил взгляд на Карла-Эрика, который с милостивой улыбкой восседал, откинувшись на спинку своего роскошного кресла, похожего на трон. На одно мгновение Биргер превратился в карикатуру на самого себя: занудный школьный учитель истории и обществознания, который обстоятельно, но без возражений принимает условия лежащего перед ним контракта. Разумеется, у него, как неофициального исполняющего обязанности представителя интересов мальчика, есть известные опасения, но поскольку Бьёрн уже выказал — гм! — некоторые признаки усталости от школы и поскольку для мальчика это важно, и — чего не следует забывать! — поскольку очевидно, что и для звукозаписывающей компании, и для мальчиков из оркестра его согласие не менее важно, то он, Биргер, предпочитает вынести эти опасения за скобки. Слава богу, сейчас и взрослый человек может получить образование, так что если дверь школы сейчас закроется за Бьёрном, то потом так же точно и откроется. Его единственное сомнение вызвано тем фактом, что так и не удалось связаться с матерью мальчика, она за границей, очень далеко, в настоящее время даже не ясно на самом деле, где именно, но он исходит из того, что возразить ей было бы нечего. Потому что — хехе! — то, что соединили случай и звукозаписывающая отрасль, человек разъединять не должен. Нельзя ли воспользоваться вашей авторучкой?

Так все началось. И теперь ничего остановить было нельзя. Бьёрн стал частью «Тайфунз». Нет, больше. Он стал звездой «Тайфунз». И однако — но в этом можно признаться только себе самому, лежа в темной комнате Сюсанны, — не принадлежал к ним. По-настоящему. Так, как остальные музыканты группы. Те знали друг друга с начальной школы и играли вместе четыре года, у них были общие истории и общие воспоминания. А кроме того, Роббан все равно оставался с ними, хотя они никогда не говорили о нем, даже не упоминали его имени. Но он все равно там был. Тот, начинавший с ними вместе. Которого забраковали. Которым пожертвовали.