О красоте - читать онлайн книгу. Автор: Зэди Смит cтр.№ 69

К нему подошел юный Майк и уверенно, как коллега, спросил о мимоходом упомянутой Говардом статье. Не прикованный больше взглядом к Виктории Говард с радостью назвал ему журнал и год издания. Комната почти опустела. Избегая разговоров с другими студентами, он наклонился к полу и принялся запихивать бумаги в портфель. У него появилось скверное чувство, что кто-то мешкает и не уходит. Мешканье было сигналом бедствия и взывало к пасторской заботе. Не могли бы мы как-нибудь встретиться, выпить вместе кофе? Мне хотелось бы обсудить с вами некоторые детали… Говард сосредоточенно возился с замком портфеля. Нет, кто-то определенно замешкался. Он поднял взгляд. Безмолвная, как тень, до сих пор ни слова не проронившая девица демонстративно убирала свой блокнот и ручку. Наконец она направилась к выходу и залипла у двери, так что Говарду пришлось протиснуться мимо нее.

— Все в порядке, Кэти? — очень громко спросил он.

— Да, конечно, просто я… Доктор Белси, в следующий раз занятие здесь же?

— В этой же самой аудитории, — подтвердил Говард, шагнул в дверь и пошел по пандусу прочь.

— Доктор Белси?

На улице, в маленьком восьмиугольном дворике, шел снег. Дрожащая белая пелена разрезала пространство без малейшей таинственности, которой овеян британский снегопад. Там ты гадал, полежит он или растает, перейдет в дождь или превратится в град. Здесь это был просто снег. Завтра навалит по колено.

— Доктор Белси, можно вас на секунду?

— Да, Виктория, — сказал он и сморгнул с ресниц снежные хлопья. На фоне этого белого каскада она была неотразима. Он смотрел на нее, и перед ним открывались новые горизонты и сферы идей, он мог допустить и принять то, что еще две минуты назад отвергал. В такой момент Леви стоило бы попросить у него двадцать долларов, а Джеку Френчу — предложить ему возглавить комитет, определяющий судьбу Веллингтона. Но тут, благодарение Богу, она отвернулась.

— Я догоню вас, — крикнула Виктория двум парням, которые возвращались в здание, ухмыляясь и лепя снежки голыми раскрасневшимися руками. Она пошла в ногу с Говардом. Он заметил, что на ее волосы снег ложится не так, как на его. Белые хлопья, словно глазурь, опушали ее голову ровным слоем.

— Я такого никогда не видела! — весело сказала Виктория, когда они вышли за ворота и пересекали дорожку, ведущую к главной площади колледжа. Она сунула руки в задние карманы джинсов: смешная поза, локти торчат, как обрубки крыльев. — Сколько нападало, пока мы были в классе! Вот это да! Как в кино.

— В кино его уборка не стоит миллион долларов в неделю.

— Неужели так дорого его убрать?

— Очень дорого.

— Это же уйма денег! — Да.

Их второй разговор с глазу на глаз не отличался от первого: туповатый и странно ироничный; Ви улыбалась во весь рот, а Говард не мог понять, флирт это или насмешка. Может быть, и с его сыном она спала в шутку? Если так, то вышло не смешно. Однако Говард подыграл ей: молча сделал вид, что они познакомились только в колледже и отношения у них строго уставные. Ви сбивала его с толку. Она совершенно не боялась его. Любой другой его студент сейчас прочесывал бы извилины в поисках умной фразы, а то и вообще не рискнул бы к нему подойти без блестящей заготовки, скучного риторического сувенира. Сколько часов жизни ушло на скупые улыбки в ответ на хитроумные комментарии, которые целыми днями, а то и неделями холили и лелеяли эти честолюбивые дети в своих воспаленных оранжерейных мозгах? Но Виктория была на них не похожа. За пределами класса она чуть ли не гордилась собственной недалекостью.

— Вы ведь знаете, что студенческие общества дают этот идиотский обед? — спросила она, задрав голову в ослепшее от снега небо. — Каждый стол должен пригласить трех профессоров, наш будет в корпусе Эмерсона [66] , и у нас все по-простому, по-дружески, в отличие от некоторых. За столом будут и мужчины, и женщины, вперемешку, без церемоний. В программе собственно обед и речь — долгая и нудная. В общем, если подобные мероприятия не для вас, то так и скажите. То есть я точно не знаю, как это будет, — я в таких обедах еще не участвовала. Но я решила позвать вас. Почему бы, думаю, не позвать? — Она высунула язык и стала ловить им снежинки.

— Ну… я, конечно, приду, раз вы просите, — начал Говард, поворачиваясь и испытующе глядя на Ви, по - прежнему увлеченную снегом. — Но… вы уверены, что не должны, скажем, позвать своего отца? Я не хотел бы давить ни на чьи мозоли, — быстро добавил он, даже не вспомнив под властью чар Виктории, что он тоже кое-что должен.

— О господи, нет. Его уже кто только не пригласил. Кроме того, меня слегка напрягает, что за столом он может начать молиться. То есть он точно начнет, и это будет… занятно.

Досадно, что у нее уже появился разболтанный трансатлантический акцент его детей. Говарду нравился ее северолондонский выговор с карибским оттенком, отполированный, если он не ошибался, дорогой частной школой. Их прогулка закончилась, здесь их пути расходились — Говарду надо было наверх, в библиотеку. Они стояли лицом к лицу, почти вровень друг с другом из-за ее высоченных каблуков. Ви взяла себя за плечи и жалобно натянула нижнюю губу на свои крупные зубы, как иногда делают красавицы, корча глупые рожи и не боясь, что впечатление от их гримас засядет в памяти собеседника. В ответ Говард напустил на себя серьезность.

— Я согласен прийти при одном условии.

— Каком? — Она хлопнула руками в запорошенных варежках.

— Если там не будет песенного клуба.

— Что? О чем вы говорите?

— В американских колледжах сохранилась такая традиция. Молодые люди собираются и поют, — морщась, объяснил Говард. — Что-то вроде хорового пения.

— Не думаю, что там будут петь. Никто не говорил об этом.

— Если будет песенный клуб, я не пойду. Это дело принципа. У меня в жизни был неприятный эпизод.

Теперь Ви в свою очередь заподозрила, что над ней смеются. Однако Говард не шутил. Она бросила на него косой взгляд и щелкнула зубами.

— Так вы придете?

— Если вы хотите.

— Хочу. Это будет после Рождества, в следующей жизни, точнее — десятого января.

— И к черту пение, — сказал Говард ей вслед.

— К черту пение!

Занятия с Клер всегда проходили одинаково и всегда приносили радость. Каждый новый стих молодых поэтов был немногим новее варианта недельной давности, но Клер неизменно изливала на них плодотворные потоки своей проницательной любви. Рон всегда писал о современном охлаждении чувств, Дейзи — о Нью-Йорке, Шантель — о тяготах бытия чернокожих, а Зора, как машина, генерировала тексты из случайного набора слов. Великий дар Клер как учителя состоял в умении обнаруживать в этих пробах пера гран таланта и говорить с их авторами так, словно их имена уже на слуху у любителей поэзии по всей Америке. Каково услышать в девятнадцать лет, что твой новоиспеченный стих — чистейший образец твоего творчества, слепок твоего «я» на пике его возможностей, узнаваемое и долгожданное отражение твоей глубины? Клер была прекрасным учителем. Она напоминала тебе, какое высокое ремесло — поэзия, какое чудо — взывать к своей сокровенности в столь отточенной форме, опираясь на размер и рифмы, идеи и образы. После чтения студентами своих стихов и серьезного, надлежащего их разбора Клер обычно читала им стихотворение какого-нибудь великого, как правило, уже умершего поэта и предлагала обсудить его так же, как они только что обсуждали самих себя. Это позволяло им чувствовать связь между собственным творчеством и поэзией мира. Сногсшибательное чувство! Ты выходил из класса если не ровней Китсу, Дикинсон и Элиоту, то во всяком случае их соседом по эхокамере {34}, участником переклички поэтов всех времен. Особенно разительной была эволюция Карла. Три недели назад он впервые вошел в этот класс с неуклюжестью чудака и скептика. Он сварливо мямлил свои «ритмы», и вызываемый ими интерес, казалось, действовал ему на нервы.