Плагиат - читать онлайн книгу. Автор: Вячеслав Пьецух cтр.№ 62

Последней акцией Феликса Анисимовича было второе избиение медицины: в пятьдесят третьем году председатель ненароком подхватил насморк, а в глуповской горбольнице ему диагностировали бронхит; поскольку лечить его начали новомодными антибиотиками, у председателя вдруг открылась жестокая аллергия, и он заподозрил местную медицину в покушении на убийство; все работники горбольницы, включая нянек и сторожей, были, конечно, обвинены в коллективном заговоре против власти трудящихся на местах и расстреляны поголовно. Самое интересное, что, поскольку здравоохранение в городе некоторое время отсутствовало вообще, казюлинская аллергия таинственным образом переросла в желтуху, и председатель скоропостижно скончался в своей загородной резиденции.

Когда народ разболтался уже до такой степени, что начал судачить о чисто человеческом облике своих бывших руководителей, в городе обозначился слух, что Феликс Анисимович в быту был скромен необычайно, что якобы после себя он не оставил ничего, кроме именного нагана, казенной мебели и кое-какой одежки, что его излюбленным кушаньем была демократическая гречневая каша со шкварками, что единственная вольность, которую он себе изредка позволял, представляла собой обыкновенную товарищескую шалость: Феликс Анисимович накачивал водкой Проломленного-Голованова и заставлял его сутки напролет играть на трофейном аккордеоне.

Для полноты впечатления об этом периоде истории города Глупова остается только упомянуть о явлении, никак не запланированном в ходе реализации линии на острастку, а просто даже явлении решительно неожиданном, — именно о таком разгуле уголовной преступности, которая была здесь не слыхана со времен принятия христианства. Летописец этого периода никак не объясняет такого резкого падения нравов, а просто свидетельствует, что в послевоенные годы глуповцев не только по ночам обворовывали, грабили и раздевали, но что и днем проходу не было от ворья. Дело дошло до того, что у самого Проломленного-Голованова на ходу срезали кобуру, а в начале пятьдесят третьего года произошло открытое сражение между бандами Сашки Соловейчика и Зеленого Змия, который к тому времени для вящей конспирации и на красильную фабрику устроился, и прописку глуповскую получил, и обзавелся подругой жизни; с этой-то подруги все и пошло — Сашка Соловейчик для острастки соперника отрубил ей голову колуном, Змий, в свою очередь, спалил Сашкину развалюху вместе со всем семейством, а там уже распря встала на такую серьезную ногу, что в ход пошла чуть ли не артиллерия.

Эта междоусобица — случай, разумеется, вопиющий, но что касается непосредственно распоясавшегося ворья, то дело тут, вероятно, в том, что тридцать пять лет бескомпромиссной борьбы против собственности вообще не могли пролететь бесследно; или же просто-напросто дело в том, что жизненный уровень глуповцев в послевоенные годы вырос до такой степени, что у них уже появилось чего украсть.

После кончины Феликса Анисимовича Казюлина, точнее после его похорон, во время которых, между прочим, было задавлено четырнадцать человек, как-то донельзя сделалось очевидно, что дальше так продолжаться уже не может, что Глупов более не в состоянии жить по-прежнему, иначе тут вовсе не останется населения и в праздном положении окажется власть трудящихся на местах. Кроме того, в результате строительства и невзгод военного времени в полное запустение пришла хозяйственная жизнь города: красильная фабрика имени XI-летия Великого Октября по-прежнему выпускала сатиновый кумач, который годился разве что на пионерские галстуки и закупался облпотребсоюзом только из-за того, чтобы обеспечить красильщикам кусок хлеба, кустарь измельчал и не выносил на рынок практически ничего, кроме глиняных копилок в виде кабанчиков, свистулек из дерева да мочала, коммунальное хозяйство претерпело такой упадок, что даже проспект имени Стрункина зарос посредине муравой, а по обочинам камышом; о ситуации, сложившейся на территории бывшей Болотной слободы, даже жутко упоминать: тамошний народ из числа тех, кто вовремя не озадачился разбежаться, щеголял в опорках, как во времена обоюдного террора, поставлял городу исключительно каленые семечки, а сам питался сусликами и дикими голубями, потому что даже лебеда, зараза, и та уже не росла. Короче говоря, вдруг глуповцам стало ясно: еще один такой любимец народа, как Феликс Анисимович Казюлин, и город исчезнет с лица земли.

И тогда депутат горсовета Беляев Илья Ильич, человек неплохой, даже совестливый где можно, но малоприметный в прежние времена и только однажды упомянутый в глуповской летописи по тому поводу, что в ходе кампании за истребление задних мыслей он состоял членом Особого присутствия, отчаялся на своего рода переворот. Тут надо оговориться, что после смерти председателя Казюлина власть в городе как-то сама по себе перешла к Проломленному-Голованову; если бы он повел себя хоть сколько-нибудь политично и не вздумал немедленно продемонстрировать свой характер, то наверняка быть ему новым председателем горсовета, однако за те полтора месяца, что этот неистовый человек простоял у власти, он такого понатворил, что глуповцы его образу правления ужаснулись; достаточно будет сообщить, что Проломленный-Голованов первым делом завел себе натуральный гарем из артисток опереточного театра, которых он держал взаперти на своей квартире, и целых полтора месяца театр был закрыт якобы на ремонт.

И вот собирается внеочередная сессия горсовета. Депутаты все в бостоновых костюмах смирно дожидаются Проломленного-Голованова и только изредка нервным движением приглаживают свои «политические зачесы». Проходит полчаса, час, а начальника гормилиции нет как нет, и все уже начинают побаиваться, а не ввел ли он тем временем в городе военную диктатуру…

Проломленный-Голованов как чувствовал, что внеочередная сессия горсовета собирается неспроста, что ему депутаты готовят пакость, и поэтому явился на сессию с ручняком; он сел за стол президиума, установил пулемет стволом в зал, пригладил виски и спросил сокровенным голосом:

— Ну, какая там у нас, ребята, повестка дня?

— Повестка дня такая, — сказал депутат Беляев и в смятении три раза стукнул по столу пресс-папье: — О вредительской деятельности правого уклониста и агента империалистической разведки Проломленного-Голованова!..

Начальник гормилиции внимательно посмотрел на Илью Ильича и стал разворачивать в его сторону пулемет. Депутаты, наводнившие зал, в страхе попадали в проходы между креслами, но Илья Ильич не сдрейфил, не растерялся, а по-простонародному запустил в Проломленного-Голованова первым предметом, который под руку подвернулся, — именно пресс-папье. Не боевая эта канцелярская принадлежность угодила Проломленному-Голованову прямо в висок, и он повалился со стула как нечто неодушевленное. Какие, однако, непоказанные и наивные предметы иногда обеспечивают верх одного политического направления над другим.

Понятное дело, что на внеочередной сессии горсовета Илья Ильич Беляев был единогласно избран новым водителем глуповского народа с самыми широкими полномочиями. Этих полномочий Илья Ильич вовсе не добивался, а, напротив, депутаты ему их, если можно так выразиться, всучили, потому как программу, выработанную на сессии, без самых широких полномочий было не одолеть. Вообще депутаты заметно взбодрились после устранения Проломленного-Голованова, и даже кто-то из них осмелился запросить: