Tanger - читать онлайн книгу. Автор: Фарид Нагим cтр.№ 63

Сыч. Да-а… Сказал Андрею разжечь камин…

Суходол. И что?

Сыч. А он сжег все мои газетные вырезки с 48-го года по сей день, другой бумаги не нашел… идиот.

Суходол (зевая). Да не переживайте, у меня один знакомый вырезал-вырезал, собирал-собирал подшивку, а потом умер…

Анвар усмехается.

Сыч (искоса глядя на окно). Вам вон та дача не кажется странной?

Суходол (зевая подходит к окну и отодвигает занавеску). Ох, устал я сегодня… вон та, Георгий Аббакум…

Сыч (толкает Суходола от окна и задергивает занавеску). Вы с ума сошли?! Все не верите мне… Вас могли бы убить, если б не я!

Суходол (растерянно). Спасибо, конечно, я уж испугался, а сколько время-то уже?

Сыч (глянув на часы). Вы у кого на семинаре учились, Алексей?

Суходол. У Яшина. Ох, замерз я что-то! Холодно как!

Сыч. Хороший прозаик, хороший… поднимусь-ка я на второй этаж — там Алексей Мокеич обычно газеты хранил.

Суходол. Вот! По-моему, мелькнуло что-то там, Георгий Аббакумович!

Сыч (недоверчиво). Может, показалось?

Суходол. Точно. Вот опять.

Сыч. В том самом окне? Свечение серебристое?

Суходол. И с некоторым синеватым оттенком таким…

Сыч. Я же вам говорил, я же говорил…

Суходол. А я ведь действительно не верил. Потрясающе!

Сыч. Гляньте во двор, нет ли там кого?

Суходол (выглядывает за дверь.). Нет! Пусто, вроде.

Сыч (иронично). Так нет или вроде?

Суходол. Да! Нет!

Сыч. Может, проводите меня, Алексей?

Суходол. Ох! Да я бы с удовольствием. Да вот что-то не очень важно чувствую себя, что такое, не знаю…

Сыч. Ну я тогда здесь останусь. Погасим свет и будем вести наблюдение.

Суходол. А вообще можно и проводить — чего бы и не проводить?

Сыч. Стоп! И оставаться нельзя, и провожать тоже. Они догадаются, что я раскрыл их психотронные устройства. Надо действовать так, будто ничего не произошло. (Крадучись уходит.)

Суходол быстро поднимается на второй этаж.

Он прибежал ко мне, обнял мою голову и так стиснул, что я непроизвольно заскрипел зубами.

Суходол. О боже… О, Анварик. Ох, я, наверное, рожу, все, пиздец мне…

…………………………

Вера, какие удивительные у тебя глаза. Я никогда в жизни не видел глаз с таким таинственным зеленым светом. Так странно смотреть в твои глаза и ощущать твою обнаженную грудь. Какие черные сосны… как это удивительно все…

…………………………

Невнятный, сонный звук самолета. Далекий гудок поезда. Лай собак в соснах, громкий, протяжный, будто кто-то говорит в мегафон. То частые, то редкие пальцы и коготки капель на жесть пристройки.

— Анва-арик, — голосом Карлсона бормотал он будто уже во сне. — Не бросай меня.

Хрупко и тревожно пульсировала электрическая кровь в трансформаторе.

Днем желтые листья шли по лесу, ночами дождь вставал вокруг дома. Крыша протекала, и в коридоре капало с глухим картонным звуком, а на кухне звонко, будто кому-то в ладонь.

— О, Анварик, какая у тебя тяжелая виноградная гроздь, как я ее люблю! О, мой господин!

Как странно.

— Вот она, моя любимая сигара.

Как это странно все и удивительно.

Мы очнулись, когда увидели свет снега, он пошел с вечера, и шел всю ночь. Все пространство вокруг надвинулось, взгромоздилось. Ночью было светло. Мы лежали «валетом», и он судорожно обнимал мои ноги. И я обнимал его. Мужское и женское переливалось в нас, и чтобы не видеть всего, что происходит, он накрывал голову одеялом, и все говорил-говорил, заговаривая свое смущение, свой страх, свой полет в пропасть.

— Толик рассказывал, что шел сдавать бутылки из-под кефира, они звякали в сетке, и ему от этого было очень светло на душе и радостно… А потом он сел в тюрьму — избил депутата Верховного Совета в ресторане «Юбилейный». Отсидел, с какой-то бабой связался, работал в кочегарке.

Анвар рассматривает его пальцы.

Серафимыч любил, наверное, этого Толика? А потом и его брата Вову, а Саня Михайловна все гадает, почему ее сын с ними связался, шубу прогулял.

— И в марте вдруг выпало много снега. И мне все казалось, он стает. Я тогда уже как-то отходил, отдалялся от Толика. Мы сидели все на Садовой: Машка была, потом пришла Валя, была самоубийца Лида, и я тогда резко открыл дверь, я больше всех боялся шума, а там подслушивал гэбэшник, тот мужик, а потом мы снова немного выпили и пошли на набережную к морю… в четыре часа ночи. И вернулся я уже утром, в каком-то тумане. Светало, да и не было темно из-за снега, и уже собирался лечь, как пришла пьяная Дуська, мать Толика, вот такая коротышка.

— Толька умер!

— Как умер?!

— Угорел, на хуй! — сказала она, и швырнула мне под ноги Толькину шапку.

Я взял ее, она так пропахла дымом, и запах был горький-горький.

По той же дороге, где мы с Толиком собирали подснежники, несли его гроб на кладбище.

Снег привнес во все запах тревоги. Звук капель, далекий лай собак. Чувство страха, что все умирает, что рядом со мной и далеко вокруг все предельно реально в своей равнодушной жестокости и сексуальности.

Я стоял в прихожей и слушал, как он поет за дверью.

Край небоскребов и ра-а-аскошных вилл… ла-ла-ла… я есть просил, я умирал… за что вы бросили меня за что, ведь я ваш брат, я человек… ла-ла-ла… не признаете вы мое ра-адство, а я ваш брат, я человек… вы вечно молитесь сва-аим богам, и ваши боги все пра-ащают вам… — он пел громко, с чувством и счастливой болью.

Когда я открыл дверь, он сбился и смущенно замолчал.

— Вот, пожарил котлеты!

— А ты?

— Я уже полторы съел. Ничего, — он радостно тер ладошкой волосы. — Дедушка не отравился, как говорили в одной семье.

— Слушай, это удивительно, как у тебя получается так вкусно картошку жарить?!

— Не жалейте масла, как говорят в одной семье.

— Но она же просто сладкая и какой-то необъяснимый вкус.

— Анварик, скоро Новый год, а у нас за окном целый лес елей и сосен!

— Я сегодня уезжаю.

— Куда? Зачем?!

— На Петровско-Разумовскую надо съездить, зимние ботинки забрать.

— Может, не поедешь… я смотрел твой гороскоп — у тебя сегодня опасный день. Даже обведен красным кружком.

— Надо, сегодня выходной, все дома.