Tanger - читать онлайн книгу. Автор: Фарид Нагим cтр.№ 65

— А там не холодно, Вов?

— Холодно, вообще-то…

Ей рассказали, как я здесь бомжую и опускаюсь. Все рассказали. Дуданова усилила все краски, рассказала все про меня, как я здесь нищенствую и загибаюсь, сука.

— Это что, уже семь часов, что ли?! Ничего себе, вот же только было пять, куда летит время?!

— Опаздываешь? — поинтересовался Вова.

— Нет, я так. А где же Анатоль?

— Работаит, вот как ты уехал, устает, командуит даже иногда, — обрадовалась Нина Васильевна.

— Ты ему скажи, пусть он мой маленький телевизор принесет!

— Я ему говорила, Владимир.

— Ну, так что толку-то, что говорила? Говорила-говорила, сам не скажешь, так…

Я пошел и снова набрал номер Дудановой. Никто не брал трубку. Позвонил Надежде. Она сразу узнала меня. Договорились о встрече. Голос ее волновался.

Пошел к Димке, он ел.

— Гази с Аселькой твоей встречался.

— Я так и думал.

— Прекрасно устроена в социальном плане, в квартире сделали евроремонт с матерью.

— Прекра-асно, прекра-асно, — тянул я.

— На какой-то совместной английско-казахской фирме работает.

— Прекра-асно.

— Приезжала в командировку.

— Прекра-асно.

— Прекра-асно, прекра-асно, — сказал Димка. — Ебаный неудачник.

— Да, — сказал я и убрал с его лба прядь волос.

Он вздрогнул.

Пришел Анатоль и обрадовался мне. Он сильно изменился, даже стал красив мужественной красотой. Мы выпили с ним.

— А ты заматерел, заматерел…

— Я курить бросал, Анатоль.

Димка с конвертом. Письмо от Полины. Где она теперь, где ее искать? Оборвалась наша связь, Полина.

— Понимаешь, я тем самым хотел сказать, что я не к тому, а к тому, что я не хотел, чтобы ты обижался… — он был пьян, когда успел, пьяный анархист.

— Слушайте, уже одиннадцать?! Вот же только… Куда время летит?!

Я пошел в туалет и смотрел на свой живот. Да, заматерел, и пупок углубился. Всегда был плоский, а вот теперь углубился, даже какая-то одежная ватка начала в нем скапливаться. Странно, сам чувствую, что я заматерел, но из-за любви ко мне Алексея Серафимовича, оттого, что я с ним делаю это, и он со мной. И он своими руками готовит мне еду, и хорошо кормит меня ею. Я три года прожил с Асель и не заматерел. Нет, я с нею так и не заматерел. Вот как я заматерел, твою мать.

Достал из кармана конверт Полины. Открытка со звездой над пустыней и человечком в углу: Le Petit Prince. Бундеспочта так ударила молотком с печатью, что над пустыней появился еще и круглый оттиск солнца.

«Дорогой Человек! Пусть для тебя всегда горит звезда. Пусть ее свет не дает поселиться в твоей голове дурацким мыслям, и пусть ее присутствие на твоем небе иногда напоминает обо мне. Я поздравляю тебя с Днем рождения. Я знаю, у тебя все будет хорошо. „…Мы ответственны за тех, кого приручаем…“»

Маленький рыжий Лис.

Она писала гелевой ручкой и слово «рождения» чуть смазала пальцем. Потом снова пил, снова ходили с Димкой за водкой, пытались снять девчонок.

К последней электричке я опоздал, пустое табло, снег над железными путями, картонная тара летала по площади.

Ехал один в вагоне метро и казался умершим сам себе. Обращался к Асель и понял некую трагичную и такую безысходно трезвую истину, какую можно понять, только когда ты очень и очень пьян. Искал дом Надежды, постучал в ее окно, ветер сдувал с подоконников снежную пыль. Появилась женщина с распущенными волосами, потом злое мужское лицо. Я заблудился и встал в отчаянии.

Пешком вернулся на Петровско-Разумовскую. Дверь открыл Димка. Лег спать на кухне. Болела голова, хотелось есть. Жевал «Дирол». Аселька лежала с одного края, Алексей Серафимыч с другого, почти под столом, я метался в бреду между ними. Проснулся. Димка сидел в темноте рядом со мной, в руке бутылка водки.

— Ты чё, Дим?

— Страшно, бля, Анварка.

В электричке тепло, уютно и как-то правильно, не так, как у меня. Пьяный или с похмелья, ты обладаешь особой трезвостью, как бы иногда проваливаешься сквозь мягкое стекло этого мира в особо трезвую реальность. Надписи, типа НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ или ВЫХОДА НЕТ, виделись мне как приговор.

На станции было особенно холодно. Все в снегу, только деревья черные и черные гнутые рельсы на белом. На кривой дорожке, издалека огибающей кладбище и церковь, я встретил Алексея Серафимовича. Он показался мне особенно маленьким, обиженным, несчастным, и я пошел скорее, чтобы обрадовать его. Он узнал меня и будто хотел пройти мимо. У него были красные, сырые глаза и красные, набухшие веки. Я увидел, что он непроизвольно обрадовался мне и заставил себя стать равнодушным, холодным. И равнодушное лицо его вздрогнуло, трагически искривилось.

— Ты без шапки! — вскрикнул он.

— А, ну да…

— Твою мать, Анвар! Мороков так же уходил за картошкой… а потом звонил из Владивостока. Иди, я же не жена тебе. Ботинки взял?

А ботинки так и остались лежать в пластиковом пакете в Димкиной комнате, вместе с тем шарфом.

— Странно, как все предусмотрено в этом мире, — сказал он.

Приснилась Канаева, и ты пропал. Значит, они уже знали где-то там, что ты неизбежно не придешь ночью, все уже написано…

Он шел теперь такой важный, смешно распахнув куртку на груди, распустив шарф.

— Заборю тебя сейчас нахер!

— Ох, ты бля, силач Бамбула! — захихикал он и побежал боком.

— А кто это?

— Был такой советский фильм, его Толик любил… А пойдем за водой на источник сходим и на кладбище зайдем?

Шли вдоль ограды, и вышли на большую могилу Пастернака, она выдавалась квадратным выступом, на белом камне его молодой вдавленный профиль. Посидели на длинной скамейке. Казалось, сейчас должно что-то произойти, даже, несмотря на то, что знал — ничего не произойдет и не изменится в жизни.

Он стоял в отдалении, в странной задумчивости глядя на камень, ниже могилы Пастернака, там была выбита одинокая фраза: затопили нас волны времени, и была наша участь мгновенна.

В воздухе появились редкие снежинки, а потом снег повалил, как из трубы крупными снежными лохмотьями. В комнатах стало светлее, мягче и радостнее. Весь день неумолчный гул, шипение и шуршание снежинок в сосновых лапах, их повсеместное и всепроникающее скольжение и круговерть. Выходил позвонить и встретил радостную Глашу Грошину. Договорились погулять вечером. Радовался этому, как знаменательному событию.

Приходил Сычев, радостный, уютный и мягкий, как снег. К вечеру прибежал Суходол, захлебывающийся от счастья и снега.