Мир и хохот - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Мамлеев cтр.№ 14

И на этом Милый потерял сознание — но не совсем, а в обычном смысле. При этом существовать физически мог. Другой, потеряв сознание (как кошелек некий), — лежит, а этот встал и пошел. Далеко, далеко, туда, где за мерцающим горизонтом светилась страна великой вечной тоски. И веселье все больше и больше охватывало Степана. «Вот оно, счастье, раз я иду к вечной тоске», — подумал он. И шел, и шел, и шел. Страна абсолютной тоски манила его…

Очнулся Степан на диване. Диван был поношенный и кем-то выброшенный в переулочек.

Степан с надеждой осмотрелся вокруг. «Да вот он, как я не понял», — воскликнул он про себя. Взгляд его впился в фигуру человека, пляшущего около ямы.

— Конечно, это он. Как долго я его ждал, — почти вслух произнес Степан.

И человек откликнулся. Раздвинув руки для объятия, он пошел навстречу Степану. Они обнялись и поцеловались.

— Ты кто? — спросил Степан, забыв.

— А ты?

— Все понял, — осенило Степана.

— И я все понял, — ответил человек.

И, обнявшись, они пошли в лес, ибо в Москве, несмотря на то что она город, можно найти лес.

Присели на два пенька. Но потом человек отскочил к дереву.

— Этот мир, по сути, — черная дыра. Никто этого не замечает, хотя помирают все и сквозь смерть можно видеть. Но у нас, в Рассее, к черной дыре идут лихие люди. Пусть их не так уж много, но они знают, что делают. Они пляшут у самого обрыва в черную пропасть. И я вот такой плясун. Но есть которые и прыгают или перепрыгивают — понять нельзя. А как тебя зовут-то?

— Меня Степаном.

— А меня Данилой. Так и зови. Степан загорелся радостью жизни.

— Надо же, — сказал. — Я тебя жду давно. Мы, по-моему, в детском саде в тридцатых годах вместе учились, а потом разошлись. Не помнишь?

— Да выбрось ты все это из головы. Тридцатые годы, девяностые — для нас разницы нет. Мы, скорее, где-то еще виделись, но где — определить человечьим словом нельзя. Подумай о настоящем. Что будем делать?

Степан захохотал. Данила даже вздрогнул.

— Как ты хохочешь, однако, неприятно… Но и я пляшу порой также неприятно… около черной дыры. Неприятно для самого себя. Эх!

— Давай-ка будем вместе — ты плясать, а я хохотать в одно и то же время… и где надо.

Наконец Данила и сам рассмеялся.

— Мудрый ты человек, Степан, потому что ничего человеческого в тебе как будто не осталось, кроме любви. Но то качество не только человека. Я вот, когда пляшу у края, совсем забываю, кто я есть. Не токмо что, мол, я есть человек, но вообще… И что плохого? Живу себе.

Степан важно ответил:

— Нам надо научиться быть вместе, не по времени, а по душе. Язык друг друга мы и так понимаем, но дальше будет трудней. Угу?

— Угу, — ответил Данила. И продолжил: — Для начала лучше не углубляться. Пора отдохнуть. У меня тут рядом яма есть — там бутыль, а закусь в карманах. Поговорим о легком.

И они расселись под родными деревьями, около Даниловой ямы. Кусты и травы по-родственному ласкали их своими взорами. «Все вокруг живое и родное, — вздохнул Степан. — А вот Стасика мы потеряли».

И он поведал Даниле об исчезновении Станислава.

Данила выпучил глаза.

— Да он, поди, теперь среди нас.

— Среди кого «нас»?

— Среди моих… Потом узнаешь… Расскажи-ка еще поподробней.

Степан рассказывал и рассказывал.

— Ты мне суть Стасика выложи, — увещевал его Данила. — Ты ведь его хорошо знал.

Степан, как мог, выразил:

— Человек он был малодоступный. То, что непонятно, не скрывал, а то, что понятно, прятал. И очень самолюбив был, до кошмара самолюбив. Как-то мне сказал: «Я, Степан, жить не могу, потому что самолюбие не позволяет».

Данила сморщился. Тут же выпил.

— Ты вот мне детальки, детальки… Про исчезновение и другие, — проговорил он.

И Степан уточнял.

В конце концов Данила покачал головой и заметил:

— В общем, теперь сомневаюсь я, где он сейчас. Но если он тебе так дорог, буду искать. Поищем и, может, найдем. Отсюда не так просто совсем исчезнуть. Ишь, распоясались как. Куда ни ткни, одни контактеры. А мы с тобой иными высшими путями идем!

И Данила поднял глаза, но в какую сторону — Степан не мог определить, хотя и не выпил почти.

Бутылку припрятали опять. Встали.

Данила вдруг почернел. Мрачен стал до неузнаваемости.

— Но веселье есть, — добавил он, оцепенев на мгновение.

На этом расстались до утра.

На следующий день они, Степан и Данила, распивали бутылочное пиво на скамейке недалеко от шумного проспекта. Но им ничего не мешало.

— Во мраке есть счастие, Степан, — медленно говорил Данила. — Но я и свет люблю. Мне везде хорошо — и в свете, и во тьме… Но скажу тебе на ушко: во мраке лучше. Мрак и есть счастие, Степан. Для меня. Потому я пляшу радостно. Лихой я человек. И черная дыра меня тянет, но не затянет совсем. Не прыгун я туда пока. Я от жизни не отказываюсь и от Рассеи тем более.

— Вишь, Рассея-то в каком запустении, — проговорил Степан. — Дух ее куда-то спрятался…

— Ерунда. Это внешне и рассеется. Впереди — ох как всего много впереди, Степан!

Степан вздохнул.

— Хочешь, я буду твоим Вергилием, — продолжал его новый друг, — слыхал про такого?

— Я его сначала во сне видел, — ответил Степан. — А потом мне объяснили подробней, кого я видел.

— Кто же объяснил?

— Да мои, Ксения и Алла. У которой как раз муж пропал, Стасик. Метафизическими они себя называют. От них я и в книжке прочел. Я Вергилия в бане читал.

— Это хорошо, что ты его сначала видел, а потом уже прочел. А со Стасиком мы попробуем разобраться. Так ты согласен?

— С тобой — почему нет? Я ж тебя вижу.

— Только вести я тебя буду не по загробным лесам и полям, а по тутошним, но не совсем, далеко не совсем тутошним. Увидишь. Это тебе не Вергилий. Тоже круги, но какие. И главное, с людьми этими познакомлю. С обитателями. Но о них ни слова пока. Сам увидишь и должен понять, хотя бы чуток… Все про них никто не поймет.

Степан обрадовался.

— Да меня хлебом не корми, только дай поискать счастья с такими. А то я, Данила, в забытье впадаю от тоски. Я, наверно, лет десяток, а то и больше так забылся. Очнулся, а все по-прежнему. Что тут может меняться, подумал, одно видение только, видимость. Если б не Алла, Ксюша да Безымянная, я бы запил. И еще Пустота странная спасает. Увидишь ее в себе — и рад. Свободно и дико там… Я вот с тобой разговорился, потому как ты иной, а то у меня сейчас большой провал бы был.