Багровый лепесток и белый - читать онлайн книгу. Автор: Мишель Фейбер cтр.№ 225

В первый день января 1876 года слуги занимаются своими делами, будто это самый обычный день. Смазываются противни для выпекания хлеба, понадобится он или нет, гладится постельное белье и добавляется к запасным стопкам; утку, в которой завелись черви, пришлось отнести садовнику на компост, но в целом все делается как надо. Даже Клара деловито поднимается и спускается по лестнице, входит и выходит из спальни миссис Рэкхэм, хмурым видом предостерегая других слуг, что им лучше не спрашивать ее, зачем она это делает.

Гувернантку не обвинишь, что она лишняя в доме. Первую половину новогоднего дня она проводит в работе по новому распорядку: утром уроки с мисс Софи, торопливый ленч и два часа работы с хозяином у него в кабинете.

Конфетка и Уильям берутся за работу без обмена любезностями, без предисловий. Для промышленности они не мужчина и женщина, а просто винтики; в этом мире нет смысла объяснять, что у человека сломаны пальцы, или болит голова, или что у него пропала жена — счета должны быть оплачены, недостойные поставщики призваны к порядку, а в неудаче с сухими духами «Тысяча цветов» следует решительно разобраться.

Конфетка пишет письма многочисленным имярек эсквайрам, мягко советует Уильяму изменить сварливый или обиженный тон, прилагает все усилия, чтобы письма не превращались в полную невнятицу. Почти не думая, переводит фразы типа «пусть подавится, скотина!» как «искренне Ваш», исправляет подсчеты, когда Уильяму недостает терпения разбираться в цифрах. Сегодня он уже дал себе волю: яростно обрушился на производителя ламповой копоти в Уэстхэме, а теперь лежит на оттоманке и громко сопит, дыша через распухший, забитый кровью нос.

— Уильям? — тихонько зовет Конфетка, но он не слышит, а она уже усвоила, что он злится, когда его будят; если же дать ему поспать, то, скорее всего, потом только поворчит немного.

Чтобы занять время, пока Уильям не проснется от болей или пока ей не нужно будет идти к Софи, Конфетка читает «Иллюстрейтид Лондон Ньюс», бесшумно переворачивая страницы. Она знает, что полиция уже извещена об исчезновении Агнес; просьба Уильяма о максимальной сдержанности явно принята во внимание, потому что в газете нет упоминания о миссис Рэкхэм. Сенсацией дня стало то, что уже успели окрестить (вот так творятся легенды) Великим крушением на Северной железной дороге. Рисунок, «изготовленный на основе наброска, наспех сделанного одним из спасшихся пассажиров», изображает группу плечистых мужчин в толстых куртках, столпившихся вокруг опрокинутого вагона «Летучего Шотландца». По неумелости художника или, возможно, но его излишней деликатности, спасатели смахивают на почтальонов, разгружающих мешки с почтой; картинка никак не передает ужаса катастрофы. Погибло тринадцать человек, двадцать четыре сильно пострадали в страшном столкновении у аббатства Риптон, к северу от Питерборо. Виной всему семафор, замерзший в позиции «закрыто». Несчастье, которое должно разогреть кровь полковника Лика.

Конфетка, конечно, думает об Агнес, представляет себе, как ее вытаскивают с переломанными костями и распоротым животом из-под обломков. А возможно ли, чтобы Агнес так долго добиралась из Ноттиш — Хилла до города, а потом села бы в поезд на Эдинбург? Конфетке трудно в этом разобраться; она понятия не имеет, куда Агнес направилась, добравшись — если добралась — до Паддингтонского вокзала. «Прочитай расписание, и нужное название само откроется тебе» — был единственный совет, который дала пресловутая Святая Сестра, единственный совет, который она могла дать — при полном невежестве Конфетки в отношении железных дорог. А что, если Агнес заворожило церковное название «Аббатство», и она решила там сойти?

Под статьей напечатана справка: «Безопасность поездок по железной дороге».

«В 1813 году 17246 человек погибли насильственной смертью, в среднем 150 человек на миллион. Из этого числа 1290 жертв стали результатом железнодорожных происшествий, 990 — погибли во время горных работ, и 6010 — от других технических причин. 3232 человека утонули, 1519 были убиты лошадьми или транспортными средствами и 1132 — машинами различных видов; остальные стали жертвами падений, ожогов, удушья и прочих случайностей, ежедневно подстерегающих нас».

Пока Уильям всхрапывает и постанывает в тяжелом сне, Конфетка рисует себе Агнес, падающую в шахту; Агнес лицом вниз покачивающуюся на поверхности грязного пруда; кричащую Агнес, которую затягивает в молотилку; Агнес, попадающую под тяжелые копыта лошадей и скрипучие колеса экипажа; Агнес, вниз головой падающую с утеса; Агнес, корчащуюся в огне. Может быть, в конце концов, ей было бы лучше в санатории…

Но нет. Не была Агнес в этом поезде, и не попала она ни в одну из этих страшных бед. Агнес все сделала именно так, как велела Святая Сестра. К вечеру двадцать восьмого она была уже вне опасности, надежно укрытая в пасторальном прибежище. Представь себе простого крестьянина, который работает в поле, занимаясь… Чем обычно занимаются крестьяне в поле? Он замечает незнакомую женщину, она идет через поле кукурузы, или пшеницы, или чего-то еще, плохо одетая, хромая женщина, которая вот-вот упадет от изнеможения. Что она ищет? «Обитель», — говорит незнакомка и падает без чувств к его ногам. Крестьянин вносит ее в дом, где его жена помешивает в горшке суп…

— Нфф! Нфф! — стонет Уильям, свободной рукой отбиваясь от призрачных бандитов.

Конфетка воображает другую историю с Агнес: миссис Рэкхэм, не понимающая, где она, спотыкаясь, выходит на захолустной железнодорожной станции, при свете луны добирается до зловещей деревенской площади, где на нее сразу набрасывается банда негодяев; они отнимают у нее деньги, полученные от Конфетки, потом срывают с нее одежду, раздвигают ноги и…

Часы бьют два. Время для послеобеденных занятий с Софи.

— Прости меня, Уильям, — шепчет она, и он дергается всем телом.

День проходит за днем. Новый год, который не смеет назвать себя, тревожно идет вперед, и начинает казаться, что единственный член Рэкхэмовой семьи, не затронутый отсутствием Агнес, — это Софи. Несомненно, ребенок переживает случившееся, но эти чувства скрыты где-то внутри маленькой, наглухо застегнутой фигурки, словесно она не выражает ничего, кроме любопытства.

— Моя мама еще убежала? — спрашивает она каждое утро; грамматическая форма причудлива; выражение лица непроницаемо.

— Да, Софи, — отвечает гувернантка, после чего начинается рабочий день.

Софи, чего не может не заметить Конфетка, являет собой полную противоположность к отцу — образец прилежания, терпения и зрелости, в то время как Уильям Рэкхэм дуется, заикается, орет, засыпает в разгар работы и ведет себя, как капризное дитя. Софи занимается изучением Австралии с серьезностью человека, который может предположить, что скоро поселится там; заучивает суеверия древних правителей Британии, будто это самая полезная информация, какая может пригодиться шестилетнему ребенку.

Даже в играх она старается загладить свою греховную несдержанность в Рождество. Великолепную французскую куклу, которая могла рассчитывать на бурную светскую жизнь, Софи по большей части заставляет стоять в углу, размышляя о своем тщеславии, пока сама девочка тихо сидит за письменным столом, снова и снова рисуя цветными карандашами темнокожего слугу верхом на слоне, со все большей любовью изображая его в каждом наброске. Она читает «Алису в Стране чудес», по главе за раз, и перечитывает, пока либо не выучит, либо не поймет — тут уж что раньше получится. Самая странная книга в ее жизни, но должна ведь быть причина, по которой гувернантка сделала этот подарок; и чем больше Софи читает, тем больше она привыкает к пугающим персонажам, пока животные не начинают казаться почти такими же милыми, как у мистера Лира. Судя по иллюстрациям к еще не прочитанным главам, у книги может быть страшный конец, но это она узнает потом, а раз последние три слова — это «счастливые летние дни», значит, совсем плохо не будет. Софи очень нравятся некоторые рисунки, например, те, где Алиса плавает с Мышью (единственный раз, когда ее лицо кажется беспечным), и еще тот, от которого Софи каждый раз заливается смехом — там невероятно толстый человек кружится в воздухе. Наверняка его колдун нарисовал; чернильные линии этого рисунка магически действуют прямо на ее живот, исторгая икоту смеха, которую она не в силах удержать. А в том месте, где Алиса говорит: «Кто я в мире? Вот великая загадка!» — Софи всякий раз приходится делать глубокий вздох, так тревожно ей от этой цитаты из самых потаенных ее мыслей.