Лето, бабушка и я - читать онлайн книгу. Автор: Тинатин Мжаванадзе cтр.№ 38

Сердце, входи домой-домой,

Сердце, сон ли тебя напугал?

Сердце, входи домой-домой…»

На грузинском это звучит как шелест: «Гуло, моди шина-шина, гуло, рама шегашина…»

И так до бесконечности, насколько хватит фантазии.

А в конце присказка:

Сердце — к сердцу,

Душа — к душе,

Разум — к разуму,

Сознание — к сознанию.

Страх, выходи вон,

Радость, входи домой!»

И снова троекратное аминь, поцеловать трижды возле сердца и поплевать через левое плечо.

Это монотонное шептание возле сердца было как шаманские заклинания — успокаивает, гладит, ласкает, убаюкивает.

— Ну что, успокоилась? — рассматривая лицо, спрашивала бабушка озабоченно. — Тогда пошли пописаем — последний испуг выйдет.

— Не хочу, — упиралась я.

— А ты через «не хочу», — напирала бабушка, сгоняла меня с кровати, провожала до самого туалета и дожидалась журчания.

— Что ты нежная такая, — с досадой говорила она. — У тебя нож под подушкой лежит?

— Лежит, — проверяла я.

— А вечером, когда выходишь, говоришь молитву?

— Говорю, — легко врала я. — Ба, а нож зачем?

— Долго объяснять, — отмахивалась бабушка. — Сталь к себе притягивает злое, и человек хорошо спит.

Этих перочинных ножей у нее было штук двенадцать, все знали о ее тайной страсти, и дарили — каждый раз разные. Самый мой любимый ножик был с рукояткой в виде черной пантеры. Его-то я и выпросила под свою подушку.

Молитвы молитвами, а преступление ждало наказания, и морали неотвратимо приближались с каждой минутой выздоровления. Морали читать было любимым бабушкиным занятием, и редкий день обходился без эмоциональных выступлений. Каждый шаг, вздох и мысль были регламентированы на сто лет вперед.

Тема сегодняшнего мозгоправства касалась вчерашних прегрешений:

— Ты меня лучше сразу похорони и землей засыпь! Слушать глупые разговоры деревенских баб! Ты забыла, из какой ты семьи?! Ходишь у этих девчонок на поводу, они тебя бог знает чему научат. Твоя мама всегда знала, как с кем себя держать! Не доводи до греха, если сегодня опять убежишь — пеняй на себя!

Мама! Как будто я не знаю, какой сорвиголовой была моя мама в детстве. Но сейчас лучше не встревать — хуже будет.

— Не стой растопырив ноги, выпрями спину. Ноги ровные, стоят вместе. А то некоторые коровы как встанут пузом вперед, ноги на метр одна от другой, спина колесом — таким только ведро подставлять, чтоб поссали.

— Ну дидээээ!!! А мне не разрешаешь такое говорить! А сама говоришь, как не стыдно!

— Доживи до моих лет — потом говори, что хочешь. И при чем тут это вообще?! Ты слышала, что сказано было или нет? Посмотри, как ты стоишь — корова и есть!

Я осматривала себя — все, как обычно: ободранные ноги в крапинках расчесанных комариных укусов («у тебя вкусная кровь, сладкая, вот они тебя и едят, проклятые»), резиновые шлепки — у одного перемычка оторвалась и закреплена проволокой, из-за сплетенного из драцены пояса торчат ореховые стрелы, а стоять удобнее — как мальчики стоят, расставив ноги. Ну как тут поставить ноги ровно и выпрямить спину?! Бедные коровы!

Сильные выражения бабушка употребляла как будто для нейролингвистического программирования, они обжигали, шипели на коже, проникали в мозг железными бурами, оттуда впечатывались в душу тавром запретов.

— Бретельки всегда должны быть белоснежные. Некоторые постирают все белье — шух-шух, и побросали, а надо руками потереть, вся грязь въедается, и потом доказывай, что ты не засранка. Или уж тогда белое не надевай, не позорься. И вообще, как ты стираешь?!

О, стирка была бабушкиным коньком.

— Даже в самой крайней бедности человек должен быть чистеньким. Тазик, воду и мыло найти можно всегда! У твоей мамы было одно-единственное платье — ситцевое, сама шила — она его вечером постирает, утром погладит и идет в институт вся накрахмаленная! Потому у нее поклонников было — сколько у всех остальных вместе взятых!

— Это же неприлично, когда поклонники.

— Неприлично с ними хвостом вертеть, а так они — наоборот, должны быть у девушки, что за интерес тогда в жизни. Хотя…

Тут бабушка задумывалась.

— Лучше бы их было поменьше, да получше! А самое лучшее — один, и чтоб в десятку! Так, сегодня будем заниматься делом, а то из тебя вырастет охламон и лоботряс, и на третий день дверь задницей откроешь!

Классическая хрестоматийная страшилка изображала меня, вылетающую задом из дверей, а следом летят подушки, сшитые бабушкой мне в приданое из пуха белых кур.

— Да-да, и ничего смешного, и меня проклянут, что не воспитала тебя как следует!

Она ставила мне тазик, наливала горячей воды и принималась за лекцию:

— Пятна нужно отстирывать сразу же. Намочила, мылом хорошенько потерла — и отложи на пару минут, пусть оно грязь разъест. Потом уже в воду и руками потереть, не жалей руки — это не порошок ваш химический, а мыло — от него кожа мягче становится. Постельное белье — тебе пока рано, но запомни: сначала надо его вывернуть и всю пыль вытряхнуть из уголков! А то некоторые как зальют водой со всем добром, и потом так и сохнет с кусками шерсти.

Недоделанный лук со стрелами под вздохи отправлялся дожидаться конца экзекуции на подоконник.

— …Полоскать надо в пяти водах, да хоть в пятнадцати, пока вода не станет прозрачная. Выжала до предела, до последней капли — потом расправила, встряхнула и повесила аккуратно! Если не расправишь, будет пожмяканное, пшикай потом водой, увлажняй, морока одна. Какое высохнет, такое и наденешь, и гладить легче. Как вешать, потом покажу.

У вас же было пионерское детство? Нет? А у меня было. В страшной фашистской школе номер 7 в городке Б.

Говорят, страшнее всего католические закрытые школы: враки. Моя могла переплюнуть по строгости нравов даже школу для монахов иезуитского ордена. Нашего директора боялись в самом гороно, не говоря уже об учителях и одинаковых, как кнопочки на аккордеоне, школьниках. За сережки школьницу могли четвертовать, и поэтому я в старших классах носила бантики, которые моя сталински-неподкупная мама подвязывала к косам, и я становилась похожа на Чебурашку.

В год два раза — на 7 ноября и на 1 мая — школа начинала готовиться к параду: во-первых, на уроках труда мы мастерили бумажные цветочки на проволоках и приматывали их к дугообразным железкам, которые впоследствии становились парадным реквизитом, а во-вторых, после пятого урока вся тыща человек живого состава маршировала перед школой, являя собой самое клевое развлечение для окрестных жителей и уличных собак. Все остальные школы изгалялись над нами как могли и обидно обзывались «коммуняками», плюя семечковой шелухой и утверждая анархические ценности.