Молитва об Оуэне Мини - читать онлайн книгу. Автор: Джон Ирвинг cтр.№ 150

В 1968 году на каждых девять канадцев приходилось по одному иммигранту, причем «противники войны» были среди них самыми образованными и наиболее востребованными. В том году был основан так называемый СИА — «Союз изгнанников Америки»; по сравнению с Хестер и ее друзьями по СДО (членами небезызвестной организации «Студенты за демократическое общество»), те мои немногие знакомые из «Союза изгнанников Америки» были вполне смирными. Я-то уже привык к бунтарям: Хестер, например, вовсю участвовала в уличных беспорядках. В тот год ее арестовали в Чикаго.

Во время беспорядков возле места проведения общенационального съезда Демократической партии Хестер сломали нос. Она рассказывала, что полицейский припечатал ее лицом к дверце микроавтобуса; но она бы наверняка расстроилась, если бы вернулась из Чикаго целой и невредимой. Американцы, с которыми я сталкивался в Торонто — даже организаторы СИА, даже дезертиры, — отличались куда большей рассудительностью, чем Хестер и многие другие американцы, которых я знал «дома».

Насчет так называемых дезертиров существовало распространенное заблуждение; те дезертиры, которых знал я, были политически умеренными. Я ни разу не встретил таких, кто действительно побывал во Вьетнаме; я ни разу не встретил ни одного, кому хотя бы предстояла отправка туда. Это были обыкновенные парни, которых призвали в армию, а им туда не хотелось. Некоторые из них сперва даже пошли служить добровольно. Лишь несколько человек сказали мне, что дезертировали потому, что им стало стыдно даже за косвенную причастность к этой гнусной войне. Что до этих нескольких, то у меня возникло ощущение, что их слова неискренни, что они только говорят, будто дезертировали из-за того, что война «гнусная». По-моему, они просто поняли, что это звучит солиднее.

В то время существовало и другое распространенное заблуждение: отъезд в Канаду вопреки расхожему мнению, не был таким уж удобным способом уклониться от призыва; существовали способы удобней и проще — я расскажу об одном из них, только позже. Но вместе с тем подобный отъезд — в качестве ли отказника или дезертира или даже по каким-нибудь более сложным причинам, как у меня, — выглядел довольно резким политическим заявлением. Помните это? Помните, как почти все, что вы делали, расценивалось как некое «заявление»? Один парень из СИА однажды сказал мне, что «сопротивление в качестве изгнанника — это крайняя форма осуждения». Как я был с ним согласен! Как рос в собственных глазах — подумать только, ты выносишь властям «осуждение в крайней форме»!

Настоящих тягот, признаюсь, мне в жизни испытывать не приходилось. Приехав впервые в Торонто в 68-м году, я познакомился с несколькими растерянными и встревоженными американцами. Я был ненамного старше большинства из них — и они определенно выглядели ничуть не более растерянными и встревоженными, чем многие американцы, которых я знал дома. В отличие, например, от Баззи Тэрстона, они не врезались на полной скорости в опору железнодорожного моста, чтобы только избежать призыва. В отличие от Гарри Хойта, их не жалила насмерть цепочная гадюка, пока они ждали своей очереди трахнуть вьетнамскую шлюху.

К моему удивлению, канадцы, с которыми я встречался, отнеслись ко мне вполне дружески. А благодаря моему университетскому диплому — не говоря уже о первом опыте преподавания в такой престижной школе, как Грейвсендская академия, — меня сразу зауважали и почти тут же взяли на работу. Я чуть ли не каждому знакомому канадцу спешил объяснить разницу между собой и другими американцами, но, по всей видимости, тратил время впустую: то, что я приехал сюда вовсе не в качестве отказника или дезертира, не имело для канадцев почти никакого значения. Зато это имело значение для моих новых знакомых американцев, и мне их реакция не понравилась; то, что я сам предпочел Канаду, что я не беженец и что в Торонто по доброй воле — я считал все это доказательством серьезности моих убеждений, а они — наоборот, несерьезности, оттого что я не испытывал тягот, не знал отчаяния. Что правда, то правда: тяготы нам, Уилрайтам, выпадали редко. К тому же у меня, в отличие от большинства моих новых американских знакомых, была еще церковь: нельзя недооценивать церковь — ее целительную силу, ее способность утешить каждого.

В первую же неделю пребывания в Торонто я прошел собеседование в Верхнеканадском колледже; при виде этой школы у меня возникло чувство, будто я никогда не покидал Грейвсендской академии! У них не оказалось вакансии на английском отделении, но меня уверили, что мой послужной список «заслуживает всяческого уважения» и что мне не составит труда найти здесь работу. Они так хотели помочь, что посоветовали мне обратиться в церковь Благодати Господней на Холме, что всего в двух шагах вдоль по Лонсдейл-роуд. Они сказали, что каноник Кэмпбелл всегда старается помогать американцам.

Действительно, так оно и вышло. Когда каноник спросил меня, к какой церкви я принадлежу, я ответил: «Наверное, к епископальной».

— Наверное? — удивился он.

Я объяснил, что после достопамятного Рождества 53-го года фактически не посещал службу в епископальной церкви; подумав о церкви Херда и о довольно своеобразном конгрегационализме пастора Меррила, я сказал:

— Наверное, мне место во внеконфессиональной церкви.

— Ну хорошо, это мы уладим, — сказал каноник Кэмпбелл. Он подарил мне мой первый англиканский молитвенник — мой первый канадский молитвенник, Книгу общей молитвы, которой я пользуюсь до сих пор. Вот так все просто получилось: я вошел в церковь — и стал англиканцем. Назвать все это тяготами у меня не повернется язык

И вышло, что первые мои знакомые канадцы оказались людьми верующими — готовыми помочь почти в любых обстоятельствах и куда менее склонными теряться и тревожиться, чем американцы, с которыми я познакомился в Торонто (и большинство американцев, которых я знал дома). Эти англиканцы из церкви Благодати Господней на Холме отличались определенным консерватизмом; вообще, «консерватизм» — особенно в поведении — исключительно по душе нам, Уилрайтам. В таких вопросах уроженцы Новой Англии имеют гораздо больше общего с канадцами, чем с нью-йоркцами! Я, например, довольно скоро решил, что положения «Торонтской программы по отказу от воинского призыва» мне, пожалуй, больше нравятся, чем колючие пассажи «Союза изгнанников». «Торонтская программа по отказу от воинского призыва» поощряла «ассимиляцию в обычную канадскую жизнь»; ее сторонники считали «Союз изгнанников Америки» «слишком политизированным» — иными словами, слишком агрессивным, слишком воинственно настроенным против Соединенных Штатов. Возможно, «Союз изгнанников Америки» запятнал себя тем, что открыто поддерживал дезертиров. Целью «Торонтской программы» было «ассимилировать» американцев как можно быстрее; нас, американцев, убеждали, что процесс нашей ассимиляции следует начинать с того, что мы должны избегать темы Соединенных Штатов.

Поначалу мне это казалось таким разумным — и таким легким.

За год, прошедший после моего приезда, даже «Союз американских изгнанников» подал первые признаки «ассимиляции». Аббревиатура СИА, означавшая раньше «Союз изгнанников Америки», теперь расшифровывалась как «Союз американских иммигрантов». Не потому ли, что такое название больше согласуется с идеей «ассимиляции в обычную канадскую жизнь»? Мне казалось, так оно и есть.