Саша вглядывался в спину Яны, в ее узкий живот, словно пытаясь увидеть Яну насквозь, как рентген, — чтобы различить, где именно — его, белое теплится и отекает плавно.
Это было родство — Саша чувствовал это как абсолютное и почти божественное родство.
Глава шестая
— Саша, мне срочно нужен один надежный человек. Но не ты.
Яна глубоко затягивалась и медленно выпускала дым.
Они сидели на лавочке возле ее дома.
Саша по привычке провожал взглядом прохожих — любого пола и возраста. Он любил смотреть на людей.
— Почему не я? — спросил он.
— Потому что для тебя есть работа здесь. У тебя есть такой человек?
«Шаман, Паяла, Бурый… Дальнобойщик? Олежка-спецназовец?» — мысленно перечислял Сашка самых забубенных своих ребят.
«Негатив», — решил он.
— Есть.
— Он может поехать куда-нибудь? Надолго?
— Может. Насколько надолго?
— Если его возьмут, а его возьмут, он, скорей всего… сядет. На год, на два, не знаю… Это не в России.
Саша замолчал.
— Ну? — повернула строгое лицо Яна.
— Я спрошу у него.
— Не по телефону.
— Когда это нужно сделать?
— Вчера.
— Мне нужно ехать домой, — в форме утверждения, а не вопроса, сказал Саша. — Я поеду. Сегодня.
— Хорошо, — сказала Яна. — Я в бункер. Тебе надо там что-нибудь?
— Нет, — ответил Саша, в который раз за утро с интересом разглядывая Яну, а верней — фиксируя смену ее настроения.
Он специально сказал, что — нет. Ему не хотелось ехать с ней оттого, что она вновь стала отстраненной. Весь ее вид говорил: «Ничего не было. Не придавай ничему значения».
Саша дымил и тряс головой, словно сбрасывая что-то навязчивое, приставучее.
— Пойдем к метро? — сказала Яна. — Тебе ведь на метро?
Саша встал, выбросил сигарету — он не любил курить на ходу.
В метро они быстро расстались. Саша не смог удержаться и прильнул к стеклу дверей в своем вагоне, пытаясь увидеть, где Яна, — быть может, она тоже смотрит на него.
«И машет рукой тебе…» — жестоко поерничал Саша над собой.
Яну он не разглядел. Поезд влетел в тоннель, и Саша увидел свое отражение, темные волосы, размытый, неясный взгляд, щетину, которая отчего-то показалась седой, с седыми волосками.
На вокзале он выпил пива, хотя хотел водки, и, ожидая поезда, выкурил сразу несколько сигарет.
В поезде забрался на верхнюю полку. Легко, посреди дня, заснул и спал, не видя снов. Один раз только разбудила проводница — он, открыв глаза, дал паспорт и билет. Чтобы вернуть ему документы спустя минуту, ей пришлось будить Сашу снова.
Приехал в свой город поздно вечером, но трамваи еще ходили. Он любил ездить на трамваях, в них было очарование, важная, не тянущая душу, как в автобусах, медлительность на подъеме в горку и веселое, но с чувством собственного достоинства, дребезжание при спусках.
Саша направился к Негативу.
Казалось, Яна была где-то рядом, Саша порой вглядывался в редкие девичьи фигуры на улицах, а иногда трогал, поглаживал большим пальцем подушечки указательного и безымянного, словно пытаясь вспомнить, растревожить на своих руках ощущения ее кожи. Не получалось. Пальцы и пальцы.
«Я ей не нужен», — вдруг понял Саша и прислушался к себе. Внутри было тихо. И горько, да. Но горькость эта была мягкой, словно крошки лекарства, оставшиеся на дне стакана.
И еще под ложечкой жгло слабо и нудно.
«Яна… Ты — мое сердечное сплетение», — произнес Саша то, что было малопонятно ему самому.
«Зачем ты так?» — спросил ее.
«Ты едешь к Негативу», — одернул себя. Дрогнул плечами.
«Знаю. Еду».
«Негатива могут посадить».
«Знаю. Могут».
Саша знал, что Негатив согласится. Негатив давно жаждал влезть куда-нибудь, учудить нечто злое.
Кто-кто, а Негатив был начисто лишен той юношеской, не всегда разумной романтики, и хорошо представлял, что такое… ну, назовем это — несвобода. Еще назовем — лишения.
Саша тоже не боялся тюрьмы: он знал это почти наверняка.
Везде были люди, всюду жили люди, и Саша всегда находил с ними общий язык, хотя порой не понимал их. Впрочем, «не понимал» — не совсем верно. Ему казались странными, или глупыми, или неуместными, а чаще всего — пошлыми мотивации многих человеческих поступков. Но Саша привык не проявлять своих удивлений и раздражений, не требовать от людей многого.
Он был в меру спокоен и в меру агрессивен, лишен сентиментальности и не избалован.
«Я выживу в тюрьме», — спокойно сказал себе Саша.
Поднимаясь в квартиру к Негативу, он решил, что поговорит с Матвеем, замещавшим сейчас в партии Костенко, и предложит ему, чтобы ехал все-таки он, Саша. Матвей наверняка знает, что затевается. Пусть Матвей решит.
Саша позвонил в дверь. Несмотря на то что дом был ветхий, старый и предаварийный, а проживали в нем в основном люди пьющие и не следящие вообще ни за чем, у Негатива стояла крепкая дверь, и звонок работал. В самой квартире, конечно же, была нищета, Саша это знал, но чистая нищета.
— Кто? — спросил юный голос.
«Позитив», — определил Сашка по голосу младшего брата Негатива. Задорный жулик, он получил свое прозвище в противовес старшему брату. «Союзники» называли его Позик.
— Я, Тишин.
Дверь открылась, и Саша увидел хитрую улыбающуюся мордочку.
— Аллах акбар, — поприветствовал Сашку Позик.
— Привет, Позик. Негатив дома? Можно к вам?
Саша скинул ботинки, заглянул в ближайшую комнату, никого не увидел.
— А мать? — спросил Саша почему-то шепотом.
— В ночную… — ответил Позик. — Он во второй комнате, иди.
Негатив поливал цветы.
Саша знал о любви мрачного Негатива к цветам, но все равно каждый раз этому удивлялся. Цветов у него было много, они стояли в горшках в обеих комнатах и на балконе тоже. Все цветы пышно взрастали. Те, что должны были зацвести, цвели в нужное время, а если происходила задержка, так лишь оттого, что Позик периодически, желая насолить брату, поливал какой-нибудь цветок шампунем, смешанным, например, с мочой, уксусом и самогоном.
Истинные имена цветов, в том числе на латыни, Негатив не помнил, верней, и не знал никогда, посему пользовался теми кличками, что дал цветам его младший, гораздый на выдумки братик.
Негатив, да, разливал воду по цветочным горшкам и затем аккуратно, двумя пальцами пожимал цветам их пухлые или тонкие, зеленые, шершавые лапы, что-то шепча.