— Ого! — кричали собравшиеся. — Истинная любовь!
— Они неразделимы.
— Просто как в кино!
— Джинджер и Фред.
Мистер Нанабрагов отпустил жену, которая тут же упала, оступившись. Ее подруги помогли ей подняться. Она стряхнула с юбки пыль, застенчиво поклонилась мужчинам, сидевшим за столом, и побежала на кухню, вытирая рот рукавом. Нана схватила свою подружку под руку и, изображая мужскую походку, последовала за старшими женщинами.
Волнение, вызванное появлением женщин, улеглось. Прибыл барашек, и мы усиленно заработали челюстями. Слуга Фейк, неприметный магометанский гном, подходил, чтобы отрезать нам порции от гигантского кебаба.
— Кушайте, кушайте, господа, — потчевал он нас. — Если вы выплюнете какой-нибудь хрящик, это будет трапезой для Фейка. Да, плюньте в меня хрящиком. Разве я не человек? Очевидно, нет.
Я не мог поверить, что слуга может так нагло разговаривать со своими хозяевами, и чуть не высказал возмущение и обиду за моего хозяина. Но мистер Нанабрагов лишь сказал:
— Фейк, мы в твоем распоряжении, брат. Ешь что хочешь и пей, сколько позволяет твоя вера. — После этого Фейк отрезал себе несколько лакомых кусочков и скрылся, прихватив чей-то рог с вином.
Постепенно мужчины начали вновь обретать способность говорить. После того как они отведали барашка и запили его десертным вином, они схватились за мобильники и начали сердито отдавать приказы на другой конец города или ворковать со своими любовницами. Группа людей постарше, которые явно подражали мистеру Нанабрагову — у них были льняные рубашки с расстегнутым воротом и притворный нервный тик, — вели те же бесконечные дискуссии, которые велись в то лето в салонах Москвы и Санкт-Петербурга: лучше ли «Мерседес-600» (так называемая «шестерка»), чем «БМВ-375». Я мало что мог добавить к их беседе — разве что заявить о том, что предпочитаю «лендровер», сиденья которого так уютно меня облегали. Другие гости, включая неразговорчивого антисемита Володю, беседовали о нефтяной промышленности.
— Вы знаете, — обратился я к мистеру Нанабрагову, — у меня есть забавный американский друг, который утверждает, что вся эта война — из-за нефти. Из-за того, по чьей территории пройдет трубопровод в Европу — свани или сево — и кто получит прибыль.
Мистер Нанабрагов немного повибрировал.
— Вы называете этого друга забавным? — спросил он. — Так вот, позвольте вам сказать, что есть разница между юмором и цинизмом. Вы считаете, что русский поэт Лермонтов был забавным? Ну что же, вероятно, он так думал. А потом он публично унизил старого школьного друга, который вызвал его на дуэль и застрелил! Это уже было не так забавно… — Он умолк и дернулся, бросив на меня сердитый взгляд.
— У меня есть еще один забавный друг, — не унимался я, — который говорит, что проект «Фига-6» не состоится. Говорит, что вылет из страны на американских вертолетах — просто старый трюк, и теперь все эти новые люди «Холлибертон» без всякой на то причины носятся вокруг города Свани. Что происходит, мистер Нанабрагов?
— Вы знаете, — спросил отец Наны, — что Александр Дюма назвал сево Жемчужиной Каспия? Это писатель, которого мы уважаем. Француз. Это вам не Лермонтов. Он был забавным, но не циничным. Вы видите разницу?
Я смутился. Разве это не свани были названы Жемчужиной Каспия? И отчего это мистер Нанабрагов так настроен против бедного меланхоличного Лермонтова и так расхваливает этого Дюма? Да и вообще, при чем тут литература? Темы моего поколения — нефть и рэп.
— Прекрасно, — продолжил мистер Нанабрагов. — Возможно, кого-то из нас в ГКВПД и огорчило, что свани контролируют нефтепровод; в то время как мы традиционно были людьми моря, они пасли овец во внутренней части страны. Но мы не хотим красть нефть, как диктатор Георгий Канук и его сын Дебил. Мы не хотим проматывать национальное достояние в казино Монте-Карло. Мы хотим использовать деньги, вырученные за нефть, для того, чтобы построить демократию. Это весомое слово, которое все мы здесь любим. Как мы себя называем? Государственным комитетом по восстановлению порядка и демократии.
— Я тоже люблю демократию, — заявил я. — Несомненно, это прекрасно, когда она есть…
— А демократия означает Израиль, — перебил меня Буби, за что отец ласково потрепал его по плечу.
— Даже Примо Леви
[16]
признает, что цифры Холокоста преувеличены, — сказал Володя.
— Несколько недель назад, — продолжал я, игнорируя бывшего агента КГБ, — я был свидетелем ужасного расстрела группы демократов полковником Свеклой и солдатами свани. Один из этих демократов был моим добрым другом. Его звали Сакха.
При упоминании Сакхи во дворе воцарилась тишина. Люди начали включать и отключать свои мобильники. Буби тихонько насвистывал «Черную волшебную женщину». Зяблик слетел с дерева и, приземлившись на груду баранины, начал петь нам о своей счастливой жизни.
— И вам нравился этот Сакха? — спросил мистер Нанабрагов.
— О, конечно, — ответил я. — Он только что вернулся из Нью-Йорка, где побывал в «Веке 21», универмаге, а они его застрелили. Прямо перед входом в отель «Хайатт». Хладнокровно.
Мистер Нанабрагов хлопнул в ладоши и три раза дернулся, как будто посылая закодированный сигнал спутнику, нервно кружившемуся над столом.
— Мы тоже восхищались Сакхой, — сказал он. — Разве нет?
— Верно! Верно! — подхватили гости.
— Видите ли, Миша, овечьи пастухи свани думают, что, убив демократов сево, они могут заставить нас замолчать. О, где же Израиль и Америка, когда они так нужны?
— Но они были не просто демократами сево, — возразил я. — Это были сево и свани. Понемногу и тех, и других. Демократический коктейль.
— Вы знаете, с кем вам нужно поговорить? — сказал мистер Нанабрагов. — С нашим уважаемым Паркой. Эй, Парка! Поговорите с нами.
Собравшиеся задвигали стульями, и наконец я увидел маленького старичка с умным лицом, в измятой рубашке. В руке он держал куриную ножку. Он повернулся ко мне и начал печально принюхиваться к воздуху.
— Это Парка Мук, — объявил мистер Нанабрагов. — Он провел много лет в советской тюрьме за свои диссидентские взгляды, как ваш покойный папа. Он наш самый знаменитый драматург, человек, написавший пьесу «Тихо поднимается леопард», которая действительно заставила народ сево подняться и потрясти в воздухе кулаками. Можно сказать, он — совесть нашего движения за независимость. Сейчас он работает над словарем сево, который покажет, насколько наш язык подлинный по сравнению со свани, который на самом деле всего лишь испорченный персидский.
Парка Мук открыл рот, демонстрируя два ряда плохо сделанных серебряных зубов. Теперь я вспомнил, где его видел: на плакате сево у эспланады, рядом с мистером Нанабраговым. В жизни он казался еще более усталым и подавленным.