Абсурдистан - читать онлайн книгу. Автор: Гари Штейнгарт cтр.№ 14

Я отступил, вертя в руках прилетевшую обертку от «марса», но вскоре они меня настигли.

— Ваш отец был великим человеком, — сказал Олег, нервным движением приглаживая волосы. — Праведник. Лидер. Он любил свой народ. Я все еще храню ту статью о нем из одного американского журнала за 1989 год — там, где он танцует на фотографии с кувшином самогона. Как она называлась? «Шабат шалом в Ленинграде». Вы знаете, у нас не всегда были простые отношения, но все наши разногласия всегда были лишь ссорами между братьями. Думаю, в какой-то степени все мы в ответе за его смерть. Так что Жора и я собираемся пожертвовать синагоге по сто штук каждый. Может быть, они купят еще несколько Тор или что-нибудь еще. Мы хотим назвать это «Фонд возрождения иудаизма имени Бориса Вайнберга».

Штука, или тысяча долларов США, — основная единица измерения во вселенной моего покойного папы. Сто штук — это не так уж много. Их можно заработать за неделю, занимаясь проституцией на Ривьере. Я взглянул на свои дорогие немецкие туфли — они были покрыты тонкой радужной пленкой. Что за черт! Наверно, это всё проклятые полимеры с железной дороги. Я поклялся здесь и сейчас, что пожертвую «Мишиным детям» по крайней мере тысячу штук — миллион долларов.

— Знаете что, давайте по двести штук с каждого, — предложил сифилитик Жора, ковырявший в зубах. Он был похож на лысого дикобраза из Чернобыля, анекдот о котором рассказывали по телевизору. — Кантор сказал, что синагоге нужен новый ковчег. Там они хранят Торы после службы.

Я стоял, слушая убийц моего отца. Олег и Жора принадлежали к поколению папы. Все трое потеряли отцов в Великую Отечественную войну. Всех троих растили мужчины, которым удалось не пойти на войну, — вспыльчивые, суровые мужчины, которых их матери привели к себе домой из-за невыносимого одиночества. Стоя перед мужчинами, принадлежавшими к папиному поколению, я ничего не мог с собой поделать. Видя их грубые руки и вдыхая запах сигарет и водки, я мог лишь дрожать от страха и омерзения, в то же время ощущая умиротворенность и родство. Эти негодяи правили нашей страной. Чтобы выжить в их мире, нужно быть всем понемножку — и преступником, и жертвой, и безмолвным зрителем.

— Как ваше здоровье? — спросил я Жору-сифилитика.

Он взмахнул рукой, указывая ниже своего пояса.

— Да так, знаете, то чуть лучше, то чуть хуже. Каждый день что-то новенькое. Главное — захватить это на ранней стадии. На Московском проспекте открылась новая клиника…

— Если не хотите закончить, как Жора, пользуйтесь презервативами, — по-отечески заботливо посоветовал мне Олег Лось. Мы тихонько рассмеялись. — Между прочим, как обстоят дела с вашей визой? — спросил он. — Думаю, теперь, когда скончался ваш отец, вам больше повезет в американском консульстве. Даже самые страшные трагедии часто имеют положительные стороны.

— Если попадете в Вашингтон, скажите моему сыну, чтобы перестал кружить головы испанским девушкам и получше занимался, — сказал Жора. — Минутку! Я дам вам его е-мейл в университете. — С этими словами он протянул мне бумажку, на которой написал с витиеватыми росчерками кириллицы: «Zhora2@georgetown.edu». — И скажите ему: юридический колледж в Мичигане, никак не ниже.

Мы снова засмеялись, и высокий ток братства нашего триумвирата тряханул меня.

— Есть смешной анекдот о трех евреях… — начал я, но меня прервал пронзительный провинциальный вопль.

— Убийцы! Животные! Свиньи! — орала Люба у разрытой могилы. — Вы забрали моего Бориса! Вы забрали моего принца!

И не успели мы сообразить, что к чему, как она устремилась к Олегу и его кузену, размахивая руками и сметая на пути Вайнбергов-патриархов и всякую мелюзгу. Раскрасневшееся лицо Любы, залитое слезами, и нежные детские губы выглядели такими юными, что я невольно протянул к ней руку, потому что такого рода юность беззащитна в Ленинбурге — ее выжгут, как оранжевые веснушки, когда-то красовавшиеся на ее носике.

— Люба! — закричал я.

Капитан Белугин действовал быстро: он обнял бедную вдову за плечи и бережно повел от могилы в сторону железнодорожного пути, к опрокинутым вагонам с полимерами. Он говорил ей утешительные фразы («Все нормально… Это всего лишь нервы»), но я услышал ее последние приглушенные слова: «Помоги мне, Мишенька! Помоги мне задушить их своими собственными руками!»

Я отвернулся от нее и взглянул на Сару, хорошенькую еврейку, украшение нашего народа, которая одаривала нас своими самыми печальными улыбками: в руках у нее было что-то гладкое и бледное. Гардении.

Вскоре настало время хоронить папу.

— Я не для того тащилась в эту странную Россию, чтобы смотреть на масляные картины, Закусь, — сказала Руанна. Мы стояли в Эрмитаже перед картиной Писарро «Бульвар Монмартр в Париже». Руанна улетала на следующий день, и я подумал, что ей, быть может, захочется ознакомиться с бесценным культурным наследием нашего города.

— Ты не хочешь никаких масляных?.. — запинаясь, вымолвил я. Мы любили друг друга пять лет в Нью-Йорке, но я так и не знал, как реагировать на причуды разума Руанны. Он представлялся мне чем-то вроде роскошного подсолнуха, который треплет летняя гроза. — Тебе не нравится импрессионизм конца девятнадцатого века?

— Я приехала сюда, чтобы быть с тобой.

Мы поцеловались, толстяк весом 325 фунтов в спортивном костюме «Пума» и коричневая женщина в маечке, почти ничего не прикрывавшей. Я физически ощущал, как старушки-смотрительницы скрипели зубами от расового и эстетического негодования, и поэтому еще крепче поцеловал Руанну и стал оглаживать ее по выгнувшейся спине и заду.

Мы услышали надрывный кашель, исполненный страдания.

— Ведите себя прилично, — потребовал старческий голос.

— Что говорит эта сука? — осведомилась Руанна.

— Старикам нас никогда не понять, — вздохнул я. — Ни одному русскому не понять.

— Значит, мы линяем, Закусь?

— Линяем.

— Давай поедем домой и будем обниматься.

За те две недели, что Руанна провела здесь, я пытался показать ей картину жизни Санкт-Ленинбурга в 2001 году. Я купил моторную лодку и нанял капитана, и мы катались по каналам нашей Северной Венеции. Она издала несколько восторженных восклицаний при виде особенно впечатляющих дворцов, пастельная окраска которых больше подходила для Италии, нежели для южной части Северного полярного круга. Но, как большинство бедняков, в душе она была не туристкой, осматривающей достопримечательности, а экономистом и антропологом.

— Где же ниггеры? — желала она знать.

Я полагал, что она имеет в виду людей со скромным достатком.

— Они везде, — ответил я.

— Но где же настоящие ниггеры?

Мне не хотелось везти ее в пригороды, где, как я слышал, люди питаются главным образом дождевой водой и картошкой, выращенной на своем огороде, так что я отправился с ней в индустриальный район, который наши деды называли Коломной. Спешу набросать картину этих мест для читателя. Река Фонтанка, где всегда дует ветер, а линия зданий девятнадцатого века прерывается клином гостиницы «Советская», окруженной желтеющими отсыревшими многоквартирными домами; в ларьке торгуют коробочками с крабовым салатом, а от забегаловки, где продается шаверма, разит пролитой водкой, гнилой капустой и еще чем-то мерзким.