— Давай…
— Давай произведем опись нажитого, что нам мешает? Тебе двадцать пять лет, ты специализируешься в исследованиях юмора, твою девушку не пускают в кино без взрослых, а твой босс обожает шлепать тебя по попке и торчит при этом. И ты еще удивляешься, почему тебя не зовут почаще видеться с Фрэн и ее друзьями? Поверь, Фрэн отныне и меня не захочет видеть. У ее антропологического любопытства есть пределы.
— Ладно, — ответил Баобаб. — Ты все сказал. Ладно. Где ты конкретно?
— Ты все уладишь, милый?
Баобаб не утратил спокойствия:
— Где ты, Владимир?
— Я уже сказал, по дороге в аэропорт. У меня счетчик включен.
— А где Джорди?
— Ха, надеюсь, ищет меня. Отвергнутая любовь и все такое.
— Хватит об этом. Значит, он пытался… А ты сбежал?
— Ну, сначала я с ним подрался, — сообщил Владимир. — Врезал ему как следует!
«Врезал как следует»? И когда уже эта ночь закончится!
— Господи боже. Ну тогда ты по уши в дерьме. Слушай, не садись в самолет до Нью-Йорка. Езжай в Вичито, в Пеорию…
— Да пошел ты! — закричал Владимир. Дурное предчувствие уже отметилось на его призрачной страхо-денежной железе; впрочем, призрачность не мешала мочевому пузырю реагировать на эту железу вполне явственно. — Он что, станет преследовать меня до Нью-Йорка, а потом убьет?
— Сомневаюсь, что он сам станет преследовать тебя, но да, вероятно, он найдет время, чтобы убить тебя, а может, и трахнет напоследок для порядка. Влад, послушай меня! На него только в Бронксе работает сотня людей. В прошлом году мой друг Эрнест, чокнутый латинос, который заправлял делами в колледже Ла-Гардия, обозвал Джорди петушком — в шутку, сам понимаешь…
— И?
— Ты еще спрашиваешь? За кого ты держишь этих людей? — разволновался Баобаб. — Это каталонский картель! Господи, как они убивают, с каким вдохновением творят насилие… Чистый модернизм! Даже вам, русским, есть чему у них поучиться. А потом, тот факт, что он пытался… и ты знаешь, что он…
— Наконец-то до меня дошло. Теперь мне совершенно ясно: ты отлично знал, что этот человек — убийца и педераст, тем не менее уговорил меня ехать с ним во Флориду и остановиться в одном отеле.
— Откуда мне было знать? Да, я в курсе, что ему нравятся падшие ангелочки, но ты ведь взрослый мужик, вся рожа в бороде!
— Уже нет, болван!
— Послушай, тебе нужны были деньги! — напомнил Баобаб. — Я подумал, что таким способом верну твое расположение. Ты мой единственный друг, но я тебя совсем не вижу…
— Ах, значит, это я виноват. Ты — безмозглая обезьяна, Баобаб. Как ни стараюсь злиться на тебя, не получается, тем более что… Тем более что для меня эта ночь скоро закончится. Ты же всю жизнь проведешь в таком состоянии. Прощай, дурак несчастный.
— Стой! Возможно, он подключился к моей линии. Ему ничего не стоит окружить аэропорт Майами.
— Тогда его ждет сюрприз, потому что я еду в аэропорт Форт-Лодердейл.
— Господи! Не говори мне об этом! Мой телефон на прослушке!
— Ага, а Лодердейл взят в кольцо свирепыми каталонцами с полуавтоматами и глянцевыми снимками моей рожи. В Городском колледже случайно нет бесплатной психотерапии? Почему бы тебе не наведаться к доктору после лекции по юмору?
— Подожди! Забудь об автовокзалах и железной дороге! И не бери напрокат машину! Он может выследить…
Владимир повесил трубку и побежал к заждавшемуся израильтянину.
— Вперед! — крикнул он.
— Ты крупно влип, начон миод? — спросил Лев. Он смеялся и смеялся, всплескивая руками, отчего зеркало заднего вида выгнулось вверх.
Очнувшись, Владимир поднял голову. Спал он недолго, минуту или две. Жуткий страх, когда первоначальные наскоки не подействовали, изловчился и погрузил его в сон. Хотя и навеянный страхом, сон протекал без сновидений, разве что Владимиру снилась бездонная пустота.
Пейзаж за окном убедил Владимира в том, что из движущегося автомобиля вся Флорида выглядит одинаково. На указателе на противоположной стороне шоссе значилось: БАЛ-ХАРБОР 20. Бал-Харбор был крайним севером Майами-Бич. Отлично. Они едут в правильном направлении, и дорога пустая.
А что этот чертов Лев сказал? Два последних слова Владимир помнил с Ивритской школы.
— Начон миод, — повторил он. «Совершенно верно».
— Значит, я был прав! — обрадовался израильтянин. — Ты — русский еврей. Неудивительно, что у тебя проблемы. У вас всегда проблемы. Рядом с вами даже испанцы выглядят приличными ребятами.
Ну почему все взъелись на бедных, но никогда не сдающихся русских?
— Да ладно тебе, хевер, — припомнил Владимир ивритское слово «друг». — Ты меня обижаешь.
— Я тебе не хевер, придурок. Так что ты натворил? Убил свою подружку?
Владимир проигнорировал вопрос. У него была своя жизнь. Скоро этот долгий флоридский кошмар закончится, и он больше никогда не увидит ни одной пальмы, и ему не придется иметь дело с грубыми, вульгарными, жирными обывателями.
— Эй, разве это не поворот на аэропорт?
Лев нажал на клаксон, предупреждая мопед о грозящей катастрофе, и крутанул руль вправо. Некоторое время они ехали в молчании под аккомпанемент ревевших в небе реактивных двигателей, действовавший на Владимира успокаивающе: менее чем через час настанет его черед взлететь. Указатели на шоссе, мимо которых они проезжали, пестрели исключительно словами «Аэропорт», «Мотель» или «Лобстер». Поешь, трахнись и проваливай — вот в чем заключался нарратив этого шоссе.
Постепенно движение уплотнилось, и Лев принялся страдальчески бормотать знакомые ивритские ругательства, из которых в основном и состояли познания Владимира в этом языке. Блуд — одна из главных тем у израильтян; например, популярное выражение «иди трахни свою маму и принеси мне счет» затрагивает все главные струнки — секс, семью, коммерцию.
Теперь они еле ползли. Низкая и розовая луна идеально соответствовала окружающей действительности (в Нью-Йорке луна серого цвета всегда висит высоко).
Впереди ехали два персиковых «кадиллака». Должно быть, Владимир угодил на какой-нибудь специальный рейс для пожилого контингента, и «кадиллаки» везут его будущих ностальгирующих попутчиков. Он глянул на руку, на которой нацарапал информацию о вылете, затем на все еще непроданный «Ролекс». Рейс 320, отправление из Форт-Лодердейла в 8.20, прибытие в нью-йоркский аэропорт Ла-Гардия в 10.35. Официальная развязка драматического происшествия, приключившегося с ним в чужих краях, ляжет отрывным талоном в папку с эмблемой авиалинии.
И вдруг — мысль. И не одна. Целых четыре. Они возникли одновременно.
Отправление из Форт-Лодердейла.