Последовал многозначительный вздох. Я поняла, что меня предали. Расстановка сил изменилась: их было трое, я осталась одна. Я вырвалась из маминых рук. Я ждала, что она скажет. Мама смутилась, и тогда и разом выпалила:
– Он не имеет права так говорить о папе! Его это не касается! Это наше семейное дело!
– Ой-ой-ой! Как быстро мы позабыли свои обиды! Кажется, мы перешли в наступление! И ты думаешь, что мы попадемся на эту удочку? – ехидно изрек Анри Арман, обращаясь ко мне. – Постыдилась бы! Как они у тебя распустились! Вот увидишь, милая, как только у детей появится отец… Я с ними справлюсь.
Он положил руку маме на плечо и принялся нежно массировать ей шею. Мать облокотилась на его руку, такую сильную, надежную, способную покончить с ее одиночеством. Мысль о том, что рядом будет мужчина, который избавит ее от тягостных забот, сделает жизнь легкой и комфортной, рассеяла в ней последние сомнения. Анри Арман был прав: она слишком много на себя взвалила, и дети этим пользуются. Она посвятила их в свою личную жизнь. Они долгое время были ее сообщниками и советчиками, но больше так продолжаться не может. Дети должны слушаться. Дети должны знать свое место. Он наведет в доме порядок, в этом она полностью ему доверяла. Приятно, когда рядом мужчина, уверенный в своей правоте. Мать приняла его сторону.
– Как тебе не стыдно выдумывать, – набросилась она на меня. – Пойди приведи себя в порядок. У нас с тобой еще будет разговор.
Я опешила. Такого предательства я не ожидала. Я потеряла любовь человека, которого любила больше всех на свете. Я словно спустилась с небес на землю и, вмиг позабыв про случай в сарае, стала размышлять о новой страшной беде: я больше не могла считать эту женщину своей матерью. Она меня разлюбила. Жизнь потеряла смысл. Я так старалась запомнить ее счастливой, чтобы видеть ее такой во сне, но этот образ мне больше не понадобится. Она была такой красивой и сильной, прелестной и жестокой, лукавой и хитрой, нежной и безжалостной, одним словом, она была моей романтической героиней, и никто другой не сможет ее заменить.
Я не плакала, не пыталась возражать. Я проглотила обиду и вернулась к роли игривого мотылька, слегка подпалившего крылышки. Я поклялась, что буду держаться подальше от сильных мужчин и от женщин, которым такие мужчины нравятся. В моем сердце образовалась дыра, огромная черная дыра. Мать была моим идолом, теперь ее место опустело. Чтобы заполнить пустоту, я стала сочинять истории. Каждый вечер, борясь со сном, я рассказывала себе прекрасные сказки, где бесчисленные герои пускались в бесчисленные приключения, выдумывала тысячи радостных и грустных развязок. Сначала эти сюжеты тайно возникали во мраке ночи, потом я решилась доверить их бумаге. Тетрадь я подписала с большим пафосом: «Очень личное. Сжечь после моей смерти».
Так я начала писать, выдумывать истории, длинные, запутанные и совершенно невероятные. Только так я могла восполнить недостаток любви, забыть о своем одиночестве, о своих неудачах, представить будущее в самых радужных красках.
Иногда сама жизнь, столь щедрая и благосклонная к тем, кто за нее держится и не теряет надежды, хитро подмигнув, дарила мне такие истории, которые я бы никогда не решилась записать, сочтя их слишком надуманными. Много лет спустя я прочла в газетах об аресте дантиста, который усыплял и насиловал своих пациенток. Это и был Арман-младший. Ему дали пятнадцать лет. В тот день, оторвавшись от чашки горячего кофе и свежей газеты, я закрыла глаза и поблагодарила судьбу за такую красивую месть.
Я так и не узнала как принял эту новость Арман-старший, мужчина, твердо стоящий на ногах, человек, которому принадлежит мир. Однажды в конце августа, вернувшись с очередной прогулки (эти прогулки стали для меня настоящей пыткой, мне приходилось все время отводить глаза, чтобы не встретиться взглядом со слабаком, который так подло со мной поступил и сумел выкрутиться) мы обнаружили на двери своей усадьбы деревянную табличку. На ней значилось: «Дом продается. Обращаться в агентство Муйар». У дядюшки оставались бумаги и счета, подтверждавшие, что за все платил он, и мы перестали быть «землевладельцами» так же стремительно, как в свое время ими стали. Удивленный Анри Арман пообещал поставить на место этого неотесанного мужлана. У него были обширные связи среди юристов, высокопоставленных чиновников, нотариусов, экспертов-риэлтеров. Он этого так не оставит! Тогда матери пришлось признаться, что дядюшка и впрямь был законным владельцем, и после ее сбивчивых объяснений тон Анри резко переменился. Больше мы его не видели.
Я хотел знать о ней все. Шаг за шагом пройти всю ее жизнь, начиная с самого детства. Я не заставлял ее рассказывать. Ей самой захотелось начать жизнь сначала, избавиться от прошлого, чтобы достаться мне свежей и обновленной. В ней удивительно сочетались детская невинность и искушенность женщины, много на своем веку повидавшей. Пусть только кто-нибудь попробует ее провести! Она все это уже проходила! И она глубоко вздыхала, как подобает ветеранше любовных игр. И в то же время всякий раз восхищенно спрашивала, не надоело ли мне ее слушать.
Нет, ее истории мне не надоели. Они раздражали меня или приводили в умиление. Я начинал ее ненавидеть и при этом желал ее защитить. Иногда мне хотелось сказать ей: «Хватит, перестань», но ничего не мог с собой поделать: я обязан был узнать о ней все, добиться, чтобы она раскрыла все карты.
Я хотел с чистого листа начать вместе с ней нашу историю, непохожую на другие. Я знал, что она не робкого десятка. Она сама разыскала меня после нашей первой встречи, причем сделала это очень смело и, вместе с тем, умело, я бы даже сказал, со знанием дела. Она позвонила узнать название книги, о которой я говорил за столом, якобы это название вылетело у нее из головы. Я сразу понял, что это только предлог. Предложил прислать ей книгу. Она промолчала.
Тогда я сказал, что сам ее занесу.
Она согласилась.
Так мы увиделись снова, и она сразу дала мне понять, что все в моих руках… В тот же вечер мы оказались в кровати. Огромной белой кровати, которую ей доставили утром. «Это добрый знак», – прошептала она, тихонько придвигаясь ко мне и поерзывая от нетерпения.
Разумеется, она врала. Наверное, она всем говорила одно и то же. Она знала как обращаться с мужчинами, умела им польстить, подыграть их самолюбию, когда хотела их заполучить и поскорее…
В ту первую ночь я к ней не притронулся. Я уже ревновал ее, ревновал безумно. Ревность была первым чувством, которое она во мне возбудила. Как только я ее увидел, еще на той памятной вечеринке, я фазу возненавидел всех, кто подходил к ней близко. Я тогда так быстро ушел, потому что боялся сорваться.
Лежа с ней рядом на огромной белой постели, я приставал к ней с вопросами. Если она не отвечала, я становился грозным и беспощадным. Она нетерпеливо прижималась ко мне, терлась об меня, пыталась взять за руку, искала губами мои губы, но я оставался непреклонным, чтобы дать ей понять, – я не такой как все, ей не удастся меня поиметь и выбросить. Мне нужно было столько всего рассказать, подарить, раскрыть. Для этого необходимо было время, вернее, даже не время, а целая вечность. Я хотел разделить с нею свои заветные мечты, путешествия, приключения, откопать старинные мифы и вдохнуть в них новую жизнь, вознести ее на вершину моего Олимпа, чтобы Боги восхищались ею, восхищались нами обоими.