Чертово колесо - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Гиголашвили cтр.№ 152

Все по-прежнему. Топоры на месте. Только вместо бабочки две угрюмые мухи с жестким жужжанием ошалело гоняются друг за дружкой. Да исчез капустный лист с рисом… Кто его взял?.. Значит, кто-то тут сейчас был?.. Эти злобные мухи и пропажа капустного листа так испугали беса, что он кинулся вон, кубарем по двору, через забор и — к углу, где ждал Тумбал.

— Что-там, кто-там? Ни-ко-му-не-дам! — гавкал Тумбал, едва поспевая за новым хозяином, который, как оглашенный, гнал по слободе, не в силах отвечать и понимать.

Он то бежал, то низко летел над дорогой, распугивая мошкару и мелких летучих духов. Неизвестная сила тянула его в город, на базар. Он должен вовремя поспеть туда, сам не зная куда, делать то, сам не ведая что. На подходах к водокачке бес услышал топот, шум и крики и едва успел увернуться от бегущих врассыпную людей. Что такое?.. Лотки перевернуты. Овощи и фрукты затоптаны. Утки разбежалась из сломанных клеток. Под вопли торговок и паническое кряканье птицы он стал возбужденно всматриваться.

Оказалось, базарный люд бежал от лежащего на боку громадного дымящегося чана. От разлитого по земле кипятка шел густой розоватый пар и летели желто-алые искры. Костер плевался золой. С треском лопались камни, с которых упал чан. Смельчаки изумленно тыкали палками в его темные от копоти бока, что-то лопотали, всплескивали руками, как полоумные.

Из воплей и криков можно было разобрать, что во время казни случилось чудо: когда шудру Амдонга палачи посадили в чан с водой, развели костер и вода уже почти бурлила, а шудра стал багровым, как старая кровь, вдруг явился Светлый и начал препираться с судьями: кричал, что если и дальше жить, как раньше — око за око, зуб за зуб — то скоро все будут слепы и беззубы, что шудры и парии — такие же люди, как остальные, и могут любить кого угодно, и вообще не дело людей судить других, а помогать и прощать. Брамины погнали его, но Светлый уставился взглядом на чан и вдруг закричал что-то громкое, страшное, даже свирепое, вроде: «Аллелу! Аллелу!» — отчего чан сам собой соскочил с камней и рухнул набок. Кипяток потек по земле, голый связанный Амдонг вывалился. Светлый схватил его и провалился сквозь землю. А брамины попадали, как от солнечного удара, и теперь охрана хлопочет вокруг них.

«Светлый!» — в первый раз услышал бес внутри себя, а не снаружи.

Его вдруг дико потянуло к чану. Он воровато заглянул в темный зев, вполз внутрь. Горячий пар обволакивал, манил. Бес принялся биться о горячие гулкие стенки, постанывая от острого счастья. Крылья распрямились, стали упругими, хвост торчком, бес крепнул, твердел и наливался силой.

Потом он выполз наружу и стал взахлеб лизать влажную парную землю, кататься в горячей влаге. Ему казалось, что он раздается вширь, а новая мощь тянет царапаться, выть и вопить.

Люди, видя, что вода в луже вдруг опять странно забурлила, шарахнулись прочь. Тумбал в панике метался, скуля, не решаясь прыгнуть в воду и не понимая, что случилось с его новым хозяином».

Закончив чтение, они некоторое время сидели молча. Ната складывала листы. По чердаку время от времени просвистывал сквозняк, улетал в люк, хлопал где-то внизу дверью парадного. Кто-то гулко разговаривал в подъезде. Какие-то голоса. Не монтеры ли идут на крышу?

— Давай пойдем в кино, — неожиданно предложила Ната.

— Правда? — Гоглик обомлел от счастья: в кино! С ней! Там можно тайком прижаться плечом к ее плечу! Или нечаянно взять за руку! Или даже тронуть коленкой ее ногу! Если хватит смелости, конечно… — На какой сеанс?

— Да хоть сейчас! Только домой зайду, портфель брошу.

Когда они спускались по чердачной лестнице, он задал давно назревший вопрос:

— Как ты думаешь, когда все эти ужасы происходили? Ну, про беса?

— Очень давно. Шаманы молятся солнцу, ветру, воде. Давно.

— Моя бабушка тоже молится. — Мальчик был не очень силен по этой части.

— И моя мама молится. И папа. Но не воде и ветру, а Христу. И крестятся постоянно, свечки зажигают! — добавила Ната (и прикусила язык, вспомнив приказ матери не болтать о том, что происходит в семье).

— Папа на солнце любит смотреть, — вспомнил Гоглик. — Сидит и смотрит иногда часами в открытое окно.

— Солнце и есть Христос, — сказала Ната.

— Как это? Христоса же убили? На кресте? — удивился мальчик.

— Сказки! Христос живет на солнце, где же еще? Это он светит… — была твердо убеждена девочка.

— А гроза, молния, холод, дождь, вулкан? Тоже Христос? — возразил Гоглик.

— Нет, это природа, — твердо ответила Ната. — Плохое — это природа, а хорошее — это Христос. Бабушка говорит, что Христос — это любовь…

— А что это — любовь? — спросил с неподдельным интересом Гоглик.

— Да это вот так, как у нас, — вдруг шаловливо шепнула она и скрылась за своей дверью, оставив Гоглика в изумлении стоять перед пыльным дерматином.

Пилия ехал в милицию из больницы, куда «скорая» отвезла Маку. По пути он качал головой, приговаривая:

— Как по-идиотски все! По-дурацки! Моя вина! По-глупому вышло! Ведь что получилось?.. Этому бандюге Сатане Пилия сказал в подвале, что вот, мы открываем тебе наручники, но ты пока иди между нами тихо-спокойно, будто ты скован, а когда будем проходить дежурку, где дверь на улицу, то ты дай нам наручниками по спине и беги!.. Сатана хмыкал и кивал, потом, покосившись на пистолет за пазухой у Пилии, спросил: «Убить хотите при побеге?» — «Избавиться от тебя хотим. Чтоб ты в Тбилиси не появлялся! Ни ты, ни Нугзар! Бегите в Москву, Ростов, Амстердам, но чтоб вашего духу тут не было!»

Так и сделали: повели Сатану под руки, Пилия — справа, а Мака — слева. В дежурке в это обеденное время никого не было, за окошком дремал дежурный после тридцати хин-кали и двух кебабов. Приемная пуста. Сатана шел молча, а когда они подтолкнули его, шепнув: «Беги!» — с размаху огрел наручниками Пилию, заехал по голове Маке и был в один прыжок за дверью. Мака упал. Пилия выстрелил в дверь, дежурный обалдело присел за стойкой.

«Кто дал задержанному булавку? Как он открыл наручники?!» — завопил Пилия, пряча пистолет и кидаясь к Маке, который, сидя на полу, держался за голову: кровь заливала лицо. «Скорую!» — крикнул он дежурному и зажал рану платком. Наручниками был задел угол глазной впадины и часть скулы, кожа лопнула, Мака стонал. «Ничего, ничего… Ты видишь?» — отирая быстрые змейки крови, спрашивал Пилия. «Вижу, вижу…» — эхом шептал Мака: розовая пена пузырилась у него на губах.

В дежурку на выстрел сбежались сотрудники. Обступили их, слушали рассказ дежурного, как бандит вдруг вырвался, хотел убить ребят, но, слава богу, ему это не удалось, Пилия выстрелил, но промахнулся, потому что капитан Макашвили упал ему прямо на руку.

Майор сел на корточки рядом с Макой (Пилия продолжал зажимать рану), взял его за руку, шептал: «Ничего, все будет хорошо… Мы этого блядя поймаем, я его лично застрелю…» — и с корточек стал диктовать дежурному данные на всесоюзный розыск Доборджгинадзе, особо опасного рецидивиста, передать по постам, он потом оформит. Гладил Маку по руке, приговаривая: «Хорошо, что не убил тебя этот бандит… Ничего… Гела, езжай с ним в больницу… Как случилось?» Пилия виновато тер нывшее от удара плечо: «Надели браслеты, повели на выход, а он, видно, булавку имел, открыл по дороге, и вот…» — «А кто ему булавку дал? Где твои дурацкие глаза были? В заднице? — раскричался майор на дежурного. — Откуда у разбойника оказалась булавка? Приходил сюда кто-нибудь ночью?» — «Не знаю, господин майор, я тут с утра сижу, а они там, внизу…» — канючил дежурный, со страхом наблюдая за майором из-за стойки. «Под трибунал пойдешь, болван!» Дежурный побелел: если докажут, что была булавка, могут и под трибунал отдать…