Андалузская шаль и другие рассказы - читать онлайн книгу. Автор: Эльза Моранте cтр.№ 45

Наконец я не выдержал и, возмущенный его бесхарактерностью, устроил ему выволочку.

— Ты что, не можешь поставить ее на место? — спросил я. — Нельзя ходить на поводу у служанки, у распоясавшейся судомойки!

— Она не распоясавшаяся, — возразил Филиппо, вспыхнув, и по обиде, прозвучавшей в его голосе, я понял, что он влюблен в ту девушку.

Вскоре я получил подтверждение своей догадке. Девушка появилась в комнате с брильянтовыми серьгами в ушах, явно старинной работы.

— О, как изысканно! — воскликнул я.

Она, довольная, потупила свои чудесные глаза, ничего не ответив. Послышался звук поворачиваемого в дверном замке ключа, это, вероятно, возвращался отец Филиппо, и служанка, проворно сорвав серьги, быстро сунула их в карман передника.

— Почему ты их сняла? — спросил я с удивлением.

Она улыбнулась, а Филиппо умоляющим взглядом подал мне знак молчать.

— Потом… я все тебе объясню потом… — прошептал он.

Я догадался, что он решил довериться мне, и действительно, как только мы остались одни, Филиппо рассказал, что эти серьги — единственное, что осталось от его матери, и он без ведома отца, который пока ничего не заметил, достал их из ящика комода и подарил девушке. Потому что любил ее! Делая мне это признание, он дрожал, как в лихорадке. Он даже дал обет взойти босым, на коленях по Святой Лестнице, чтобы испросить у Господа милости понравиться ей… Говоря о своей любви и надеждах, Филиппо был словно в дурмане, он ликовал. При всей свойственной ему робости он с горячностью потребовал, чтобы я поклялся хранить все сказанное в тайне. Помню, как Филиппо с пылом истинного южанина воскликнул:

— Поклянись, брат мой!

В последующие дни я раньше других стал замечать, что Филиппо сам на себя не похож. Он все больше бледнел и худел, и я понимал, что дело не только в чрезмерной старательности и усидчивости. Он был настолько встревожен, что часто при самом обычном разговоре у него начинали дрожать губы, будто он вот-вот заплачет. Он ходил настолько погруженным в свои мысли, что порой, если к нему обращались, он вместо ответа растерянно смотрел на собеседника, как человек, который только что проснулся и не может взять в толк, где он находится.

Тем не менее он продолжал заниматься рьяно и усердно, со слепым отчаянием и стойкостью изможденного солдата, который, не имея возможности прилечь в тени и отдохнуть, вынужден шагать по бесконечной дороге, под палящим солнцем.

Я видел, что любовь причиняет ему страдания, и прямо заговорил с ним об этом. Но вместо того чтобы излить передо мной душу, как в прошлый раз, Филиппо ушел от разговора и даже словом не обмолвился о своем горе. Чуть позже я сам обо всем узнал.

Как-то раз, подойдя к дому Филиппо, я наткнулся на служанку, которая прощалась на крыльце со здоровенным парнем, похожим на рабочего, с сильными руками и бычьей шеей. Вид у него был серьезный, но лицо еще совсем детское — очевидно, этому мальчишке не больше восемнадцати.

Кожа смуглая, наверное, от солнца, а глаза небесно-голубого цвета, волосы густые и светлые. Девушка поднялась на цыпочки и, слегка притянув к себе голову парня, играючи намотала прядь его волос на палец и с улыбкой поцеловала локон.

Я постучал в дверь. Филиппо выглянул и увидел нас троих. Девушка, не пряча своих лучистых глаз, вошла в чужой дом, как в свой.

Филиппо залился густым румянцем. Сперва он ничего мне не сказал, но, когда мы сели за стол и открыли учебники, не выдержал. Изменившись в лице, заикаясь, он поведал о том, о чем я уже и сам догадался. Оставалось услышать подробности. Итак, вот что он сообщил мне: он решил избавиться от этого молодого рабочего, взявшего за привычку каждый вечер провожать девушку домой. В один прекрасный день Филиппо, прикинувшись любезным, пригласит соперника в дом и предложит ему бокал вина, в который украдкой насыплет смертельный яд. И здесь Филиппо спросил меня как своего единственного друга, не мог бы я стать его сообщником и посоветовать подходящий яд, а может, и добыть его. По всей вероятности, он не первый день вынашивал этот план; я еле сдерживался, чтобы не расхохотаться.

— Ты хочешь отравить его? — спросил я. — Ты что, с ума сошел? Чего ты добьешься? Тебя же упекут за решетку на всю жизнь. Думаешь, она тебя за это полюбит? Хорошенькое дело — убивать другого исподтишка! Если уж ты считаешь себя мужчиной, найди его и подерись с ним, — порекомендовал я ему не без ехидства. — А девушка пусть достанется победителю. Вот как настоящие мужчины завоевывают женщин.

Филиппо поверил мне и, более того, воодушевился.

— Я знаю верфь, где он работает, — сказал Филиппо.

— Вот и сходи туда, — подлил я масла в огонь. И предложил проводить его до самых ворот верфи.

Я заметил, что, когда он слушал меня, его уши и ноздри слегка подрагивали, как у кролика, если к клетке подходят слишком близко. Потом он гневно заявил:

— Я пойду туда.

И он пошел, неуверенной походкой, словно утлая лодчонка в штормовом море, а я остался ждать у ворот верфи, злорадствуя. «Тот детина поколотит его, — думал я, — а может, и нет. Ярость порой творит чудеса даже с такими воробышками, как Филиппо».

Наконец он вернулся. «Очки по-прежнему на нем, — отметил я, — значит, драки не было». Действительно, никаких следов борьбы, ни ран, ни порванной одежды, ни синяков. Филиппо с извиняющейся улыбкой подошел ко мне.

— Ну как? — спросил я. — Ты его видел?

— Видел, — ответил он с неохотой.

— Значит, вы не подрались.

— Нет, — сказал он.

— Но ты хоть с ним поговорил?

— Нет.

И Филиппо заплакал. Вот уже много лет я не видел, как плачут мои друзья, — с самого детства, пожалуй. И не знал, чем успокоить его. Я догадался, что причиной плача была вовсе не любовь, и не боль, и не ненависть, а только унижение. И теперь, вспоминая взгляд, каким он посмотрел на меня прежде чем разрыдаться, я думаю, что, вероятно, Филиппо и вправду следовало умереть молодым.

Дни текли за днями, а с ними протекала моя размеренная, спокойная, благополучная жизнь в провинциальном городе, где я родился. Я знал, что люди завидуют мне и считают баловнем судьбы. Да и разве можно было думать иначе, ведь я молод, богат, удачлив в карьере и женат на добродетельной женщине, которую любил с малых лет. Даже война, безумная и жестокая, пощадила меня, не причинив страданий ни моей семье, ни родственникам, и уберегла крупицу моего благосостояния. Однако я часто задаюсь вопросом: выпала ли хоть кому-нибудь из обитателей раздавленного войной города — пусть даже самому несчастному из них — такая злая и страшная судьба, какая досталась мне. Я допускаю, что, рассуждая подобным образом, выгляжу глупцом и напоминаю людишек, избалованных жизнью: случись с ними беда, так они посчитают ее самой ужасной напастью из всех возможных и даже из нее ухитрятся извлечь выгоду.